Грим - Никита Никуда

- Да, но в качестве чего? Дерьма?

- Такова участь всего живущего. Всё на свете на своем пути к совершенству, через кишечник пройдя, дерьмом оборачивается.

- Стать навозом, на котором расцветет новая жизнь? Слыхали. Только навозом я не хочу.

- Хочешь - не хочешь, а придется. Это всеобщее правило. Я тоже когда-нибудь буду съеден более могущественным или многочисленным. Ты же мне жизнь продлишь. За родину пострадаешь. К тому же, как я догадываюсь, ты ведь не вполне жив.

- А зачем мне тебе жизнь продлять? Да и вообще, зачем ты живешь?

- Причин множество. А опричь прочих причин - греть это болото. Зря что ли я, погруженный в гражданственность, в этом болоте лежу? Замерзнет оно без меня. Застынет и станет студнем.

Бормотало болото внизу. Смрадно дышал левиафан, разевая пустую пасть, будто врата ада. Глаза, словно два тумана, соединенные в знак бесконечности, гипнотизировали Одинцова.

- А где ты кончаешься, чудо-юдо? - спросил полковник.

- Там. В хвосте. Отсюда даже мне не видно. Куда хвост закину, там и кончаюсь. Сегодня Анадырь, завтра - другая дыра. Вселенная - это сфера, центр которой везде. А у меня конец везде, понял? Где захочу, там и кончусь.

- И зачем все у тебя так странно устроено?

- Да что мы с тобой, словно красавица и чудовище? Отдавшись отечеству или иному чувству, не спрашивают, зачем. Хотя изволь: как десантируешься, идя вдоль берега, увидишь камыш, в камыше - утка сидит, в утке - яйцо, а в яйце - государственная тайна. Там и узнаешь, зачем. Кстати, ты на моем языке сидишь.

- Я в гнезде сижу, - возразил полковник, - а гнездо - на дереве.

- А дерево на языке.

- Как же ты со мной разговариваешь? Каким языком?

- Государственным.

- А этот, на коем дерево?

- Этот мой.

Сосна, на которой сидел полковник, вдруг сильно качнулась. Пейзаж смяло, болото приблизилось и накренилось. Небо поползло в сторону, пошло волдырями, которые лопались, распространяя брызги чего-то пахучего и пузырчатого, похожего на слюну, а болото земное сомкнулось с болотом небесным.

- Так ты все-таки... Свинтус ты, а не сфинкс, - произнес полковник, догадавшись, что это левиафан свой язык, обросший почвой и лесом, в себя втянул. - И вся твоя тайна в том, что ты жрать хочешь. Где же твоя справедливость по отношенью ко мне?

- Справедливость... Знаю, что где-то есть, и даже сталкивался неоднократно. Сам немало от справедливости пострадал, - сказал левиафан, не ворочая языком: видимо, произношение осуществлялось всё-таки при участии каких-то других органов.

- Послушай, не глотай меня.

- Это уже не в моей власти. Может, ты себя огорченным счёл? Может, подумал, что я произвол творю? Нет, дальнейшее уже непроизвольно. Это рефлекс.

Что-то булькнуло и одновременно сдавило тело полковника, плотно стиснув его со всех сторон. Это что-то - скользкое, влажное, теплое - на миг показалось надежным и даже уютным, словно он не по пищеводу скользил, а неподвижно в дружественных объятиях пребывал. Бесшумно работала печень, струилась по жилам кровь, да в голодном желудке - словно бесы что-то делили, урча - перебранка шла.

- Вот тебе, бес! - отозвался в нем голос зверя, его проглотившего и теперь продвигавшего сокращениями пищевода далее вглубь.

Он не успел подумать о том, что за беса кормило им это чудовище, ибо несколько движений спустя его обдало желудочным соком, словно окатило огнем, и даже почудилось, что убило, так как он сознание потерял, а очнулся в кромешной тьме. К этому времени в желудке зверя совсем успокоилось, а, включив фонарь и оглядевшись, он обнаружил, себя, словно в капсуле, в пузырьке воздуха, плавающем на поверхности мутной жидкости. Кроме него, в желудке никого не было, а если и были, то глубоко на дне.

- Словно лягушку проглотил, - раздался под сводами глас Твердоглазого.

Несмотря на то, что полковник был теперь внутри левиафана, голос чудовища не изменился, словно он не посредством звуковых колебаний изъяснялся, а каким-то иным способом. Полковник же вел свою речь в обычной манере, то есть посредством голосовых связок и языка, как принято.

- Ты со мной и мои проклятия проглотил, - сказал он. - А еще я слышал: проглоченная лягушка может быть причиной беременности.

- Проклятьями меня не испугаешь, а беременностями не удивишь, - сказало чудовище. - Чем мне больше рожать, тем мне больше нравится. Ты погуляй, посуществуй пока. Взгляни на меня изнутри. Расщеплять я тебя не буду и ферменты свои отзову.

Воды, а скорее кислоты, схлынули, пузырек с полковником плавно опустился на дно, которым являлась серозная оболочка, а коснувшись ее, лопнул, уколовшись о белую кость, торчавшую из ила. Влажная, словно болотистая, поверхность, на которую полковник встал, колыхнулась. Ему показалось, что они отчалили.