Алексей Каплер - «Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства

– Хорошо, – Полещук пожал плечами.

– А теперь пригласите ко мне Качурина.

– Кого?…

– Качурина. Кем он тут у вас числится?

– Администратор… – удивленно ответил Полещук. – Откуда вы его знаете?… Сейчас кликну…

Подойдя к жесткому креслу, Сажин тщательно протер бумажкой сиденье, затем протер стол, выбросил бумажку в корзинку и сел. В кабинет заведующего вошел Качурин.

– Привет. Новый зав? Очень приятно.

– Снимите головной убор, – сказал Сажин.

– Простите?

– Головной убор снимите.

– А… пожалуйста, – Качурин смахнул кепочку и положил на стол. – Вы меня вызывали?

– Будьте добры, уберите головной убор со стола.

– А… пожалуйста, – молодой человек снял кепку со стола.

– Вы что – набираете концерт?

– Да. Имею предложение с Николаева.

– Из, – сказал Сажин.

– Простите?…

– Из Николаева.

– Так я же говорю – предложение с Николаева, они хочут…

– Хотят.

– Так я же говорю…

– Позовите, пожалуйста, секретаря, – прервал его Сажин.

– Пардон?

– Секретаря, пожалуйста, позовите.

– А… Это можно, – Качурин открыл дверь и поманил пальцем Полещука. – Новый зовет, – кивнул он в сторону Сажина.

Полещук вошел и показал Сажину кнопку звонка под столешницей.

– Когда надо – звоните. Ну, что у вас там, Качурин?

– Я организовал приглашение: Николаев, три концерта в клубе моряков.

– Что вы можете сказать об этом человеке? – спросил Полещука Сажин. – В двух словах…

– Даже в одном, – ответил Полещук, – жулик. Энергичный, но жулик.

– Какое вы имеете полное право… – начал было Качурин, но Полещук его оборвал:

– Может быть, рассказать херсонскую историю? Или что вы в Фастове с актерами устроили?…

– Так вот, Качурин, – сказал Сажин, – если я вас еще раз здесь увижу – не взыщите. Все.

– Вы еще не знаете мои связи… – нагло ответил Качурин.

– Пошел вон! – сказал Сажин и обратился к Поле-щуку: – А теперь попрошу вас познакомить меня с делами. И не забудьте написать объяснительную.

Полещук положил перед заведующим кипу бумаг:

– Это заявки, на которые надо ответить сегодня. А я пока пойду писать вам то, что вы хотите.

Он ушел. Сажин растерянно стал рассматривать бумаги. Он в них ничего не мог понять и наконец нажал кнопку звонка. Полещук не шел. Позвонил еще раз. Полещук явился:

– Извините, увлекся объяснительной…

Сажин рассмеялся:

– Ну ладно. Потом напишете. Давайте работать. Что это значит? – показал ему Сажин первую бумагу.

– Кинофабрика просит оповестить актеров о наборе массовки для фильма «Дело № 128». А это – союз Рабис сообщает, что тенору Белинскому установлена новая ставка – пять сорок пять.

– Ну и что мы должны делать?

– Для кинофабрики вывесить объявление, Белинскому отметить в карточке новую ставку. Напишите там и там резолюции.

– А где эти карточки?

Полещук подошел к шкафу:

– Вот здесь вся театральная Одесса. Мы выписываем путевки – большей частью разовые – на концерт, на киносъемку… бывает, и на постоянную работу.

– А бывают концерты без путевок?

– Левые? Вопрос! Сколько угодно.

– И что же вы делаете?

Полещук пожал плечами:

– Боремся. Бывает, даже снимаем с учета. Имейте в виду, что вот такая посредрабисная справка нужна безработному как хлеб. Иначе он нетрудовой элемент. Простите, я пойду выпишу путевки…

Из зала давно уже слышался нарастающий гул. Теперь он прорвался в кабинет вместе с толпой посетителей, жаждущих решения своих вопросов. Каждый старался пробиться к столу Сажина – кто совал ему заявление, кто какую-то ведомость, кто зачем-то афишу, кто вырезку из газеты, которую Сажин почему-то обязательно должен был немедленно прочесть… Сажин едва успевал выслушивать перебивающих друг друга людей. В комнате стоял густой дым – многие посетители продолжали курить, войдя в кабинет, и Сажин то и дело кашлял, прикрывая рот платком. В окно било ослепительное жаркое солнце. От декольтированных актрис шел удушающий запах духов. Сажин то и дело вытирал платком мокрое лицо и протирал запотевшие стекла очков. Трезвонил телефон. Сажин отвечал кому-то:

– Ничего я вам не мог обещать. Я первый день на этой работе…

Вдруг, растолкав окружающих Сажина людей, казалось, явилась сама смерть, раскрашенная румянами, белилами и губной помадой. Одетая в кокетливое кружевное платье, вся звенящая браслетами и брелоками, старуха оперлась о край сажинского стола пальцами, сплошь унизанными кольцами, и, легко подпрыгнув, уселась на стол. Она выхватила из-за корсажа пожелтевший страусовый веер, распахнула его и, обмахиваясь, запела гнусавым голосом: