Иван Комлев - Ковыль

Михеич дождался, когда двигатель набрал обороты, показал Александру большой палец, быстро прошёл к вертолёту и, захлопнув дверцу, запер её изнутри.

Вертолёт качнулся несколько раз из стороны в сторону, чуть-чуть отделился от земли и пополз едва заметно вперёд и – сантиметр за сантиметром – выше. Важно было одолеть эти первые несколько метров высоты, а дальше – как обычно – ручку вперёд, скольжение, нарастающая скорость и, наконец, высота! Это была звёздная минута! Сердце тоже взвилось и запело жаворонком.

Лёг на курс, связался со своим диспетчером, доложил, получил сводку погоды по трассе и разрешение на перелёт. Ветер был встречный, но слабый. Порядок.

Где-то на полпути ему стало ясно: расчёт был верный, горючего хватит, и он согласился сделать посадку, чтобы оставить в бригаде нивелировщиков студентку. Он сделал круг в заданном районе, опустился над рыжей марью ниже, снова поднялся, чтобы нивелировщики увидели вертолёт и поспешили. Потом посадил машину. Подождали. Бригады не было. Соломин стоял на месте штурмана и, покусывая нервно губы, вглядывался в тайгу.

– Всё, – сказал ему Александр через некоторое время, – больше не могу. Двигатель остынет – лишняя горючка сгорит.

Соломин вздохнул, посмотрел на Тамару, которая, похоже, ничуть не огорчилась, что выброска в бригаду не состоялась, освободил штурману место. Второй пилот выразительно посмотрел на командира. Часть горючего выработана, машина стала чуть легче…

– Давай, тёзка, взлетай, – разрешил Александр и расслабился в кресле.

Третью неделю подряд – работа, работа – почти каждый день вылет. Наелся, надо перекурить. Он улыбнулся, предвкушая удовольствие от полной свободы, которая ждала их в Ванаваре, где они отдыхали, налетав месячную саннорму, и уже предощущая зуд в ладонях, появляющийся после нескольких дней отдыха, в которые он не садился в пилотское кресло. Он вначале задремал, а затем и уснул – с улыбкой: кто стал лётчиком, тот болеет небом и не может не летать.

Разбуженный штурманом, отметил, что спал около получаса, и сразу понял, что за это время ветер, чуть сменивший направление, усилился и снёс их в сторону.

«Всё-таки вино и преферанс ночью – это было слишком», – признал Александр и свою вину.

Как только загорелся сигнал тревоги, он стал набирать высоту и снова изменил курс, влево, дальше от базы, зато ближе к виднеющейся безымянной речушке. Там можно было надеяться найти среди вековых массивов леса проплешину, пригодную для посадки. Теперь всё зависело от него и от того, что называется судьбой…

Меньше всех в терпящем бедствие вертолёте волновался чуть ли не главный виновник создавшейся нештатной ситуации Григорий Чугунов, радист с базы партии Соломина. Хотя ему-то как раз и стоило переживать больше всех.

Когда несколько дней назад он был на связи с Иркутском и получил в радиограмме распоряжение вывезти Середюка из Туры на базу партии, то часть текста не разобрал – прохождение было скверным. И настроение у него было дрянь, после вчерашнего, когда он выпил лишний стопарь спирта и обложил матами Ксеньку, подругу, воспитательницу детского садика в Чуне. Её вина перед Чугуновым заключалась в том, что она была молода, хороша собой и к тому же добра и доверчива. В общем, с первого дня, как приехал бывший матрос Тихоокеанского флота в посёлок, Чугунов загорелся, как семнадцатилетний юноша, хотя в Иркутске у него уже была законная жена и трёхлетний карапуз Григорий-младший. Не прошло и недели, и о своём большом чувстве Чугунов рассказал Ксене, про жену умолчал, не желая забивать её головку излишней дребеденью. Ксеня была счастлива, чего же ещё? С тех пор почти два месяца прошло, её дом стал и его домом.

Наутро после «разборки» с Ксенией настроение у Чугунова было дрянь, прохождение – дрянь, и вообще весь белый свет – дерьмо. А потому он не стал мучить себя и не попросил иркутского радиста повторить часть радиограммы, дал квитанцию, что радиограмму принял, и – «до связи». В той части эр-дэ, которую Чугунов не разобрал, как раз и сообщалось, сколько у Середюка людей и груза. Соломину он принёс аккуратно переписанный листок и не стал вдаваться в подробности своей специфической работы, когда бывает, что погода для всех хорошая, а для радиосвязи она никуда не годится.

Что одного рейса вертолёта может оказаться мало – такая мысль Соломину в голову не пришла. Опыт руководства полевой партией говорил ему, что если сам не завезёшь грузы, не проследишь, чтобы улетели все нужные тебе работники, то обязательно прогоришь. Вдогонку тебе отправят не всех и не всё. Поэтому какого-либо груза с Середюком он не ждал, не ждал рабочих, да и не надеялся, что Локтев, например, всё-таки уедет от больной жены. В общем, когда Григорий Чугунов попросился с ним «в столицу» развеяться, он спросил только: