Иван Комлев - Ковыль

Венька ухватил рыбину обеими руками, голова его оказалась ниже туловища, он елозил локтями по заиндевевшим рыбьим тушкам и никак не мог подняться. Хрипы его напоминали последние вздохи умирающего человека, гибнущего под чьими-то жёсткими пальцами. Пьяный Чугунов с ужасом понимал безнадёжность Венькиных попыток выбраться из ямы вот так – кормой вперёд; мысль о том, что можно вылезти как-то иначе, не приходила в голову ни тому, ни другому. Наконец из горла Поротова вырвался членораздельный мат, наваждение спало – Чугунов сообразил, что может помочь, ухватил двумя руками Веньку за штаны и рванул изо всех сил. Рывок оказался чересчур сильным, стена глухо отозвалась на удар головой. На какое-то время Венька отключился. Чугунов потащил его к двери. У порога тот очнулся, сказал:

– М-мёрзлая. Бум рас, – он икнул, – рас-колотку исть?

– Налим, – разглядел рыбину Чугунов, которую закоченевшими руками прижимал к груди Венька.

– Б-бум печёнку…

Они выпили для сугрева и стали бить налима об порог, добывать из него печень, а заодно делать расколотку. Мороженая разбитая рыба с перцем и солью – мировая закусь!

Угомонились перед восходом солнца. Венька повёл друга показать диван, где Чугунов должен был, по его мнению, отдыхать; диван притянул их отяжелевшие тела и больше не отпустил.

Нинка встала спустя некоторое время – из сеней через распахнутую дверь несло холодом, увидела радистов, обнявшихся как борцы, лежащих поперёк дивана, постояла в раздумье с минуту, вздохнула:

– Ничья.

Закрыла дверь и снова легла спать.

Соломин сообразил, где найти радиста; перед вылетом пришёл, растолкал Чугунова и увёл с собой.

В полёте Чугунов спал, в момент, когда в вертолёте началось беспокойство, проснулся от нестерпимого желания помочиться и был несказанно рад, когда мотор заглох: «Скорей бы ё…!» Чугунов ждал удара машины о землю со сладкой мукой скорого облегчения.

С последним выхлопом двигателя Васильев отключил подачу бензина и перевёл положение лопастей несущего винта в режим авторотации. Ручку – немного от себя. Машина послушно опустила нос и в пологом пике заскользила всё быстрее и быстрее, к виднеющейся вдали тёмной извилистой полосе леса. Александр рассчитывал найти у берега неизвестной ему речушки площадку, пригодную для посадки. Он, ему казалось, уже угадывал два рыжих пятна мари, две продолговатые проплешины среди лиственниц и берёз, где, возможно, было их спасение. Запас скорости и высоты позволял ему надеяться, что желанная поляна не окажется недосягаемой.

Страха и сомнений Васильев не испытывал. «Ничего, бывало и хуже», – мысленно повторил он сказанную Соломину фразу.

Хуже бывало, когда на соревнованиях по боксу опытный мастер загонял его в угол канатов и пытался там нокаутировать. Но ещё, пожалуй, было труднее на тренировках с Агеевым. Агеев чувствовал симпатию тренеров сборной страны к молодому боксёру и в тренировочных боях с ним старался показать всем сомневающимся, что именно он является главным кандидатом в олимпийскую сборную страны в среднем весе. Не шлём на голове, который приходилось надевать на тренировках, спасал Васильева, а феноменальная реакция и самообладание. Загнанный в угол, он всё-таки успевал уклоняться от жёстких, хорошо поставленных ударов великого мастера, успевал контратаковать и всегда выходил из трудного положения с честью.

…Если бы не та нелепая драка в деревне, после которой Васильев был дисквалифицирован, неизвестно, кто бы поехал в Токио: Агеев или он, Васильев. Агеев стал олимпийским чемпионом… А дивчина была хороша. Не зря деревенские парни вызвали Александра из клуба на улицу, и после того, как он отказался оставить чужую подругу в покое – танцевали они с незнакомкой почти неразлучно весь вечер, – парни пустили в ход не только кулаки, но и оторванные от ограды штакетины. Одного Александр нокаутировал ударом в голову, сбил с ног ещё двоих, но получил удар по голове сзади и, падая, чтобы не прилетело во второй раз, достал одного кулаком ниже пояса. Тот уже не поднялся…

Васильев взглянул на барограф и увидел, что и Носов смотрит на ленту самописца, бесстрастно регистрирующую высоту, на которой находился вертолёт в каждую минуту с начала вылета. Перо только что миновало высшую точку, и линия неотвратимо поползла вниз.

Пилоты переглянулись, штурман за их спинами переступил с ноги на ногу. Они не могли не думать о том, что будет после посадки, если она окажется благополучной, что они станут говорить комиссии по расследованию чрезвычайного происшествия и как их слова будут согласовываться с показаниями приборов и записями диспетчера. Вскоре после вылета из Туры командир связался с диспетчером в Ванаваре, сообщил ему, что намечается посадка без уклонения от маршрута, получил добро. Когда снова поднялся в воздух, опять доложил, что продолжает движение по прежнему курсу.