Яков Арсенов - 76-Т3

— Откуда такие орлы?

— Мы вам писали, — полуобиженно произнес Нынкин.

— Нам многие пишут.

— А мы к тому же еще и приехали, — сказал Пунтус.

— Рабсила, в принципе, принимается в неограниченном количестве…

— Как стеклотара в «Науке», — сказал Артамонов.

Директор спросил еще раз, откуда прибыл отряд. Его земляков среди приезжих не оказалось. Директор, уняв географическое любопытство, перешел к делу:

— Кто старший?

— Никто. У нас все равны, — сказал Рудик.

— Так не бывает, надо кому-то бумаги подписывать. Козлов отпущения держут на любой конюшне. Есть у вас какие-нибудь там комсорги или профорги.

— Есть, — сказали Климцов и Фельдман.

Фельдман увязался в отряд исключительно из-за денег, которые, как он считал, на севере можно грести лопатой. Климцов, как он сам объяснил, ни в деньгах, ни в романтике не нуждался — он решил проверить себя. Что это означало, никто не понял.

— Вот и отлично, — сказал директор. — Один будет командиром, другой замом. Сегодня мы отправим вас в верховья окатывать запань.

— Нам бы хотелось на сплав… — сказала Татьяна.

— Это, девушка, и есть сплав. Вернее, одна из его составных частей. При выпуске запани по большой воде половина леса осталась на берегу, на мелях и пляжах. Бревна нужно стащить в реку и проэкспедировать досюда. Основные орудия труда — багор и крюк.

Как их половчее держать в руках, сообразите сразу после первых мозолей. И просьба — не входите ни в какие знакомства с нашими постоянными работниками. После зоны они находятся здесь на поселении. За эту, так сказать, опасность контора будет доплачивать вам пятнадцать процентов. Ты и ты со мной, — указал он на Фельдмана с Климцовым, — оформлять наряд-задание. Остальные — вон к тому сараю получать спецодежду и инструмент, — указал он кивком на покосившийся склад.

— Дожили, — сказала Татьяна, когда все начальство скрылось в конторе.

— Да бог с ними, пусть порезвятся, — сказал Артамонов.

— Мы сюда приехали не о командирах спорить, а работать, — сказал Мучкин.

— Действительно. Тем более, нужны не командиры, а козлы отпущения.

Пополудни водомет вез свежеиспеченных сплавщиков в запань Пяткое. Река имела необычное название Вымь.

— За что ее так нарекли? — мучился Пунтус. — Кого она вспоила?

— Может, это не от слова вымя, а совсем наоборот! - ляпнул Нынкин.

— Разве есть что-нибудь наоборот вымени? — сморщила лоб Татьяна.

— Кто знает, может и есть, — сказал Пунтус. — Чего только не бывает.

Вялость разговора происходила от тридцатиградусной жары. Водомет с трудом забирался в верховья. Фарватер был запуган, как жизнь, — река мелела и загибалась то влево, то вправо. Солнце прыгало с берега на берег. Стоя на палубе, дикари любовались нависавшей над головами тайгой. От тоски Гриншпон запел. В непоправимой тишине его голос казался святотатственным. Откуда у берегов, подмываемых по обыкновенному закону Бэра, взялось столько амфитеатральной акустики? Гриншпон гремел, как ансамбль. Слева по борту открылась полоса бревен, покоящихся частью на воде, частью на берегу.

— Это и есть Пяткое, — сказал катерист Зохер и стал причаливать.

Чем ближе подплывали, тем больше из-за кустов и бревен показывалось бревен. Их количество росло в геометрической прогрессии на каждый метр приближения. Поговорка: большое видится издалека — постепенно сходила на нет. Когда катер ткнулся в берег, количество бревен стало вовсе неимоверным.

— Неужели мы все это окатаем? — приуныла Татьяна, как когда-то в Меловом перед бескрайним картофельным полем.

— Н-да, бревен тьма.

— Мне, так сказать, по первости… — надул бицепсы и трицепсы Матвеенков, — в смысле… поднатужиться.

— По наряд-заданию десять тысяч кубометров, — сказал Фельдман.

— Двести пятьдесят вагонов. По десять на брата, быстро подсчитал Артамонов.

— Может, отказаться? — предложил Климцов. — Это, действительно, невозможно убрать.

— Глазки серунки, ручки грабунки, — сказал Усов.

На берегу виднелись три барака.

— Ваш крайний, — сказал катерист. — Завтра с утра подъедет мастер и все объяснит. — Взревел двигатель, и Зохер был таков.

Барак состоял из двух комнат. По углам валялись матрацы.

— Примерно, по полторы штуки на человека, — на глаз определил Нынкин, всегда ревнительно относившийся ко всем ночлегам и ночевкам.

Солнце как спичками чиркало по воде длинными лучами и скатывалось вниз. Здешний багровый диск был вдвое больше обычного. Его падение за горизонт отслеживалось невооруженным глазом. Минута — и щеки неба натерты бураком заката. В бараке не наблюдалось никаких электричеств. В целях, освещения разожгли под окном костер. Татьяне выделили два матраца. Остальные разделили по-честному. Раскаленная тайга остыла быстро. У Нынкина под утро сработал инстинкт самосохранения. Нарушив равновесность отношений, он стянул с Пунтуса матрац и набросил себе на ноги. Проснувшись от дрожи, Пунтус возвысился до лиризма, проклиная друга, чем навлек много интересных слов со стороны остальных. Сон на свежем воздухе сладок и не взирает ни на какие рассветы. Вороны корчились в гнездах от исконно народных выражений, которых удостоился виновник ложной побудки.