Яков Арсенов - 76-Т3

— Ты прав, — сказал Решетнев, — узнай я это чуть раньше, Рязанова была бы моей. Да, в жизни надо срываться!

— А мы с Мишей, — поманил он Гриншпона к себе на край кровати, — после праздника усаживаемся за композицию, будем сочинять песни. Дайте срок, мы укажем «Надежде» ее истинное место! Мы не скатимся до дешевых халтурок на свадебках! «Спазмы» еще скажут свое слово!

— Дай бог, — пожелали ему друзья.

— Куда дел Мурата? — сожители взяли в оборот Артамонова. — В ломбард заложил?

— Он прямо с вокзала рубанулся к своей ненаглядной. Но канистра со мной, все в порядке. Велел не откупоривать до самоличного появления, остановил Артамонов Гриншпона, простершего к посудине обе руки.

— Мурат не обидится, если мы продегустируем канистру по плечики, сказал Рудик. — А ты не тяни, докладывай, как там Кавказ.

— Да как вам сказать, юг есть юг, — Артамонов стал усаживаться поудобнее. — Все каникулы протаскались по гостям. Ни к каким личным отдыхам у них приступать не положено, пока не обойдешь всех родственников. По коленам, по рангам, сначала близкие, потом все глуше и глубже, вплоть до крестного отца соседа троюродного брата. Попробуй у кого-нибудь не выпить и не съесть барана! Любая обида — кровная! За каждым застольем — двадцать тостов! Что-то около пяти литров по самым мелким рогам.

— И это все?! — выгнулся Гриншпон, втягивая в себя половину стаканчика. — Все чувства за две недели! — проглотил он жидкость, посмаковав.

— Ну, если не считать одного казуса. После него я вынужден начать жить по-новому.

— Давай, давай, не набивай цену.

— Бесконечные упражнения в обжорстве довели меня до астении. Я доверил посещение сводного дяди по линии первого мужа Муратовой бабки ему лично, а сам решил смотаться в Тбилиси на могилу Грибоедова. Прошатался по городу весь день. Последний автобус улизнул. Я тормознул мотор и покатил. Денег у меня — до первого светофора. Шофер, словно чувствуя это, спросил: «А ты знаешь, сколько набежит до Гори?». Знаю, — ответил я, вперед. Таксист отчетливо понял — я голый. Мчимся кишлаки, деревни, на дворе ночь. Южная, сами понимаете, хоть зад коли. Вдруг на въезде в какое-то селение толпа, суета. Шоферу что-то прокричали, он остановился. В салон ввалился орущий детина. Таксист, ничего мне не говоря, свернул с шоссе и погнал по сомнительным переулкам. Доехали до какого-то дома, детина выскочил и приволок с собой еще одного. Покрупнее себя и с огромным ножом. Погнали дальше. Трое этих товарищей режутся на своем дурацком наречии, а тесак фланирует в сантиметре от моего носа. Ну, думаю, — абзац! А помирать неохота, страшно неохота! И я закричал — остановите машину! Я писать хочу, как то ружья! А детина спокойно отвечает — приедем, мол, на место, там и помочишься! Ну, все, решил я, — ландыши! Сижу, дрожу и так это ручонкой изредка глотку прикрываю. Думаю, если резанет сходу, может, полчасика еще поживу. А сам уже практически мертв. Перед глазами понеслась вся моя жизнь. И до того стало обидно ни за что ни про что пропадать, ведь плохого я в жизни вроде никому не делал. А те знай стискивают меня, знай стискивают. Я закрыл глаза и отключился. Сработала защитная реакция, как у скорпиона, брошенного в огонь. Когда очнулся, увидел перед собой лужу крови и чуть снова не ушел в себя. Хорошо, что заметил освежеванную корову. Ощупал себя вроде цел, все на месте. Оказалось, что другой таксист сбил корову и тормознул моего, чтобы быстро съездить за ножом и за бойщиком, чем мы, собственно, и занимались, плутая по переулкам. Холодный пот попер из всех имеющихся в моем теле пор и дыр. Не знаю, может, я потел бы и посейчас, если бы не отомстил таксисту. Я сказал, что мне нужно зайти домой взять деньги. И спокойно уснул. Тем более, он не включал счетчик… А рвачества я не поощряю. Грузия все же расквиталась за обутого таксиста. Уже на поезде я выскочил на какой-то последней остановке купить пару тухлых пирожков. Сунул продавцу червонец, взял еду и стою, жду сдачу. Поезд тронулся, я еле успел вскочить на ходу. Оказывается, у них не принято давать сдачу. В Грузии нет такого слова — деньги.

Рудик вытащил из сумки кусок медвежатины. По сталь неординарному случаю устроили настоящий медвежий праздник, с инсценировкой воскресения убитого по лицензии, как уверял Рудик, зверя. В разгар обряда в комнату просочилась Татьяна. Среди ночи приволокся Решетнев. Угрюмый и подавленный, словно деклассированный.

— Что с вами, Виктор Сергеевич?