Яков Арсенов - 76-Т3

Ветер совал в руки то березовый лист, то кленовый. Жухлая трава с удовольствием льнула к костру. Солнце по дуге скатывалось на загородную свалку.

— А мне нравится, что мы вот так сидим, спорим, сказал Артамонов.

— Кто у нас писарь? Нужно завести синодик и записывать всех, кто уходит. Учредим день грусти. Будем оплакивать. Петрунева — без вести пропавшего, Кравцова — жертву вмешательства общественности.

По дороге назад Пунтус и Нынкин Пели: «Как трудно в осень одиноким, но мы — вдвоем, но мы — вдвоем!» И даже шепелявили, как Лещенко.

Не успели разойтись по комнатам и навести надлежащий марафет, как в 535 ворвалась Татьяна:

— Дикая новость, мальчики! — глотая куски воздуха, заговорила она. Женское общежитие упразднили! Теперь будут смешанные, по факультетам! Мне выдали ордер в 232! Этажом ниже! Насколько я помню, это в левом крыле!

— Эмансипация продолжается, — сказал Рудик.

— Происки запада, — вяло заметил Гриншпон.

— Таким радикальным макаром можно раскрепоститься до уровня племенной нравственности, — очень длинно сказал Решетнев.

— Прямо там! — Татьяна подхватилась со стула. — Где сядете, там и слезете!

— Ценность моего пропуска в женскую общагу девальвировала, — сказал сам себе Рудик.

— Да, теперь женщины общие.

— Но Татьяна, я думаю, по-прежнему останется частной. Правда, Таня? - сказал Артамонов и получил подзатыльник. — Я сообщу об этом в Гринпис!

— Тэпэр Нинэл лубой врэма приводыт госты, — промямлил Мурат. — Нэ нада каждый дэн Алыса Ывановна пыва покупат.

— Ну ладно, мальчики, я побежала, — бросила Татьяна, исчезая из обозримого пространства. Ей надо было спешить. Эта подвижка в улучшении быта студентов приблизила ее к новичку как минимум на сто метров, которые разделяли бывшие разнополые дортуары. Получив в подсобке новые шторы, коврик и мусорную корзину, Татьяна рьяно взялась за работу. Не обращая внимания на Наташечкину и двух других, доставшихся ей в сожительницы, она начала выветривать мужской дух, который от многолетнего пребывания хлопцев с промфакультета наглухо въелся в стены. Татьяна была намерена устроить в своем новом жилище такую гармонию, чтобы как только войдет Бондарь — а она была уверена, что он непременно проделает это в ближайшее время чтобы, как только он вошел, по оформлению интерьера сразу понял, насколько внутренне Татьяна интересней и сложнее, чем внешне. Перед ним сначала неясно, изза штор у самого порога, обозначится слегка освещенный настольной лампой контур, абрис ее души, а потом, когда новенький раздвинет занавески и при полном свете обшарит взглядом углы — висцеральный ее мир проявится полностью, как водяные знаки на рубле.

Тем временем Пунтус устранял бардак на антресолях у себя в комнате.

— Гитара! Кравцов забыл гитару! — чуть не свалился он со стремянки.

— Выморочное имущество принадлежит государству, — широко, со слезинкой, зевнул Нынкин. — А государство — это мы. С тобой.

— Там записка! Дай какую-нибудь палку, далеко завалилась! — Пунтус чудом удерживался на лестнице. Вынули бумажку, прочитали. Оказалось, Кравцов не забыл гитару, а подарил. Причем, не кому-то, а всей группе.

— Надо созывать треугольник, — справляясь с очередным приступом зевоты, сказал Нынкин.

Инструмент потащили в 535. Там порешили, что Кравцов молодец, не впал в сантименты, не разменялся на голые всхлипы. Подарил такое, с чем не каждый уважающий себя гитарист расстанется. В нашей мелкотоварной жизни это можно расценить как подвиг. Такого оборота никто не ожидал. Гитару решили передать в пользование Гриншпону. Стало немножко грустно. Вышли на балкон. Каждый думал, смог бы он вот так. Предместья общежитий шевелились. На спортплощадке стучали в мяч. Кто-то бродил, таща под мышкой глаголящий транзистор. Первокурсники под балконом загадывали сброситься в общую кассу и обзавестись утварью.

— Года как и не бывало, — сказал Рудик в трубку и глубоко затянулся. Уставшие, улеглись поверх постелей, не раздеваясь.

Сумерки заходили издали, намеками. Всем было лень встать и включить свет. Единственной педагогической новостью в третьем семестре был Юлий Моисеевич Зингерман. Он вел термех, который сменил начерталку.

— После Цыпленкова наши девочки стали заметно прибавлять в весе, сказал Артамонов Бирюку.

— Потому, что в должной мере не ведают о термехе.

— Зингерман никаких поводов для расстройства не подает.

— Всему свое время. Он ждет, когда закончится раскачка. Потом сразу проявится, как гром средь ясного неба.