Эдгар Доктороу - Клоака

Если бы мы жили в более упорядоченном обществе, которое не сотрясало бы своими судорогами землю и небо, то странная судьба этих людей, несомненно, привлекла бы всеобщее внимание. Но их рассерженные и обозленные наследники постепенно успокоились и так же, как умершие богачи, исчезли из поля зрения, занявшись повседневными суетными делами, устраивая кто как может свою жизнь. Так что нам с Донном пришлось самим раскапывать весь этот заговор, погребенный в могилу глухой конспирации. Все стало ясно, когда я показал Донну список вышеупомянутых имен. В ответ Донн, усмехнувшись, показал мне точно такой же список, найденный им в бумагах Симмонса в Доме маленьких бродяг.

Можно сказать, что деталей у нас набралось больше, чем достаточно. Однако мы ни на шаг не продвинулись в своем расследовании. Все упиралось в молчание Мартина Пембертона. Капитан с таким видом сидел у постели больного, словно тот что-то говорил, но остановился на полуслове, и Донн внимательно ждет продолжения.

Через неделю или десять дней после начала описываемых событий Донна отстранили от работы в результате внутреннего расследования, проведенного начальством муниципальной полиции: дело в том, что у Донна не было официального повода, для того чтобы останавливать омнибус. Но это еще не все: он не имел права вторгаться в пределы Дома маленьких бродяг, без ордера, которого, естественно, у него не было. Большего начальники сделать, по счастью, не могли. Никто не отменил закрытия Дома, который по-прежнему стоял опечатанным. Никто из судей не отважился вернуть в Дом детей. Ни один адвокат не наведался в тюрьму к Врангелю и не записался на участие в предварительных судебных слушаниях. Тот факт, что Мартин был освобожден из своего заточения в подвале, создал для администрации только дополнительные трудности. Донн получил в руки записи Юстаса Симмонса. Имелась вполне реальная возможность, что записи прикажут представить суду… но Симмонс вряд ли стал бы настаивать на этом, потому что в бумагах было не все чисто — были финансовые нарушения в использовании денег фонда, и, что самое главное, не все дети, доставленные в разное время в приют, оказались на месте. Куда они делись — никто не знал, но система отчетности строилась таким образом, что учителя и воспитатели могли и не заметить пропажи ребенка.

Нам повезло. Если бы в это время не разгорелся скандал и администрация Твида не развалилась, то она нашла бы способ разделаться со всей решительностью с людьми, которые затеяли расследование, — то есть с нами. Но произошло то, что произошло, и агент Круга Твида Симмонс был вынужден удариться в бега. В столе своего кабинета он оставил кассовый ящик с семьюдесятью тысячами долларов. Невзирая на то что он был отстранен от службы, Донн продолжал вести себя как настоящий полицейский. Из верных ему лично людей он составил охрану, которая круглосуточно следила за кабинетом Симмонса. День и ночь один полицейский сидел в темноте опечатанного Дома. Донн надеялся, что сумма достаточно велика, чтобы заставить Симмонса вернуться за ней.

— Достаточно велика! — передразнил я Донна. — Боже милостивый, да это вдвое больше наших с вами годовых зарплат, вместе взятых.

— Все на свете относительно, не правда ли? Может быть, это его личная касса. Помните, как он лихо управлялся с веслами? Он же работорговец. Скорее всего, он надеется спастись бегством через океан. Возможно, именно в эту минуту Симмонс держит путь в Португалию. — Донн усмехнулся. — А вы говорите: «Зарплата».

Мы все находились в каком-то подвешенном состоянии. Некая компания обездоленных собралась в комнатушке пресвитерианского госпиталя. Смотрите сами: отстраненный от дел полицейский, нищая вдова и ее сын, студентка Педагогического колледжа, пренебрегшая учительской практикой, безработный, изгнанный из редакции журналист. Было такое впечатление, что наша жизнь остановилась в ожидании разрешения нашего общего дела — дела Мартина Пембертона. Только я и Донн знали истинные масштабы этого прискорбного дела. Для остальных оно было просто очень печальным событием и только…

Люди отдавали свои состояния Сарториусу, оставляя на произвол судьбы собственные семьи. Политики покрывали черные дела этого человека. Оппортунист Симмонс переметнулся от Огастаса к Сарториусу и служил ему верой и правдой. Он, Вреде Сарториус, превратил состоятельных дельцов — прожженных реалистов — в служителей собственного культа. Он вел себя как святой, возбуждая в людях веру в себя. Сарториус, без сомнения, был блестящим интеллектуалом, одним из тех, ради кого, кажется, и существует мир. Мне очень хотелось думать, что нам удалось разрушить деятельность этого странного предприятия. Мы не смогли, конечно, возместить ущерб, нанесенный Саре Пембертон и другим наследникам, но, по крайней мере, странная похоронная контора на время прекратила свои эксперименты. Но что скрывалось за всем этим, мы не знали. Это еще только предстояло выяснить.