Эдгар Доктороу - Клоака

Там, где после поворота Бродвей продолжается Десятой улицей, движение становится меньше и омнибус со стариками набирает скорость. Теперь Мартину, чтобы не отстать, приходится бежать. Напротив церкви Грейс-черч лошади переходят на рысь. Мартин понимает, что еще немного — и омнибус вырвется на широкий простор Юнион-сквер, и тогда он безнадежно отстанет, проиграв гонку. Догнав карету, Мартин хватается за поручни и вспрыгивает на подножку. С головы его слетает шляпа. Небо отсвечивает зловещим зеленоватым светом. Дождь льет как из ведра. Юнион-сквер видна как в тумане — конная статуя, несколько деревьев и кучки людей, застигнутых внезапной бурей. Неохотно, охваченный страхом, задержав дыхание, изо всех сил вглядывается Мартин в заднее стекло омнибуса… он не видит ничего, кроме сидящих внутри стариков-призраков… спина одного из них кажется ему поразительно знакомой, где-то он уже видел этот характерный наклон плеч — это же плечи его отца… над плечами иссохшая шея с неизменной жировой шишкой — незабвенная шея Огастаса, которая с детства вызывала у Мартина дрожь отвращения.

Через секунду Мартин падает на колени на мостовую. В этот момент кони, которые на миг падения почти остановились, вновь пускаются вскачь, словно кучер специально решил встряхнуть экипаж, чтобы сбросить с него молодого Пембертона. Он слышит, как кто-то громко кричит и успевает встать на ноги как раз вовремя, чтобы убраться из-под копыт лошади. Шатаясь, бредет Мартин к тротуару, из носа течет кровь, кожа с рук содрана, одежда его испачкана и порвана, но он не замечает ничего вокруг себя. С безмерной тоской смотрит он вслед удаляющемуся омнибусу и шепчет: «Отец! Отец!» Вся невостребованная в свое время любовь вспыхнула в нем в эти минуты прозрения и веры.

— Отец! Отец! — слабым тенорком закончил свой рассказ доктор Гримшоу. Он произнес эти слова едва дыша, настолько вжился он в роль Мартина.

Теперь я, по крайней мере, точно знал, почему рукопись, которую мой независимый журналист принес в редакцию «Телеграм», была забрызгана кровью. Будучи профессионалом, я не мог позволить себе размышлять о страданиях и душевных муках Пембертона. Я просто предположил, что они имели место — это могло либо повысить ценность информации, которую мне удалось бы собрать, либо исказило ее, либо позволило разложить на составляющие… На самом деле то, что увидел Мартин в тот вечер, было не первым — как бы удачнее выразиться? — видением. Первое случилось с Мартином за месяц до того, о котором я узнал от доктора Гримшоу, то есть в марте. Произошло это во время обильного снегопада. Об этом видении Мартин тут же поведал своей невесте Эмили Тисдейл. Но отношения между ними, как я уже говорил, были сложными, и она не поверила ни одному его слову.

Но к Эмили Тисдейл я еще вернусь в своем месте.

Закончив рассказ, Гримшоу некоторое время сидел молча и приходил в себя. Я не стал мешать ему. Когда он отдышался, я спросил, какова была его реакция на рассказ Мартина.

— Вы сказали ему, что он просто обязан был обратиться с этим именно к вам?

— Да, кажется, именно так я и сказал. Я почувствовал невероятное сострадание к этому человеку, хотя, сказать вам честно, никогда не любил Мартина Пембертона. Я считаю, что его отношение к отцу всегда было попросту бессовестным. Он был одержим духом противоречия, постоянно ко всему придирался. Так он вел себя со всеми и всегда. Я думаю, что для него прийти ко мне и постучаться в двери церкви Святого Иакова было признаком глубочайшего отчаяния. Очевидно, неожиданное видение отца стало мучительным ударом по его самосознанию. Призрак оделся в плоть и кровь от сознания Мартином своей вины перед отцом. Думаю, что этот эпизод был первой попыткой, возможно спонтанной, обрести прощение. Я не психиатр, но верю в исцеляющую силу пасторского утешения. Передо мной возникла достижимая цель, это была возможность послужить Христу. А вы как думаете, зачем бы еще мог прийти ко мне этот молодой человек? Я спросил его, запомнил ли он, как выглядел омнибус.

— Это был обычный белый экипаж муниципальной транспортной службы.

«Очень необычно, что в экипаже такого сорта сидели совершенно одинаковые по социальной принадлежности люди, — сказал я ему. — В общественном транспорте ездят все, независимо от социального положения».

«Конечно, вы правы, — проговорил он и засмеялся. — Может быть, это был сон? — Он потер лоб. — Да, я слышал, что бывают сны, от которых течет кровь».