Автор неизвестен - Азюль

Я не очень страдал, если мне и не вернут. Хоть они и задолжали в мой адрес много больше, чем в Борин, но такие суммы я уже давно перестал называть большими. Другой вопрос, что я придерживаюсь в жизни сложных взглядов о денежных отношениях между друзьями и знакомыми. Стараясь себя никогда не вести скаредно по отношению к другим, если со мной ведут себя таким же образом. Но и сажать на шею нахлебников не хочу. Так что сегодняшние предстоящие «денежные» приключения для меня будут и развлечением и работенкой.

Короче, я взял вскипевший чайник, и сидели мы с Борей попивали кофе. По очереди, каждые минут десять-пятнадцать выглядывали в окно, но никто не появлялся. Около семи утра нервы у нас сдали и, растолкав Леню и Юру, мы оделись и сошли вниз. Во дворе оставалось по прежнему пусто. Только дворник — турок, подрабатывающий за сто марок, ибо больше азюлянту платить не положено, копошился в районе мусорника. Прошлись туда-сюда. Я пожалел, что не вышел раньше, так как сон, пытавшийся сморить меня последние два часа, несмотря на выпитое море кофе, на морозце прошел сразу. Вскоре подъехали кухонные работники. Через полчаса принесли большой чан с горячим чаем, который каждый день ставят рядом со столовой на радость азюлянту, и теперь мы переключились на чай, но уже не в целях прогнать сон, а стремясь согреться. Напиток на вкус быль столь дрянным, что даже в самые лучшие времена советской власти такого нигде не подавали.

В восемь утра на улице появился первый азюлянт, если нас не считать. Он прошелся туда — сюда по двору. Мы почувствовали в нем соперника и напрягшись всем телом, стали в стойку, как гончие. Наблюдая за его действиями, стали медленно передвигаться к двери, из которой, по сведениям и должно было сойти на азюлянта счастье. Однако, мужик, покружившись по двору, смылся назад. Мы разочарованно скривили губы.

Если честно, то азарт, который загорается в любом русско-советском человеке при слове «очередь» и который поднял меня на подвиг в пять утра, заметно поутух. Сонливость и холод, на котором уже битый час толкались способствовали этому очень здорово.

Ближе к девяти часам мы отошли опять взять чая и, когда вернулись, были неподдельно ошарашены наглостью четырех бангладешцев, занявших наши первые места. Быстро пристроившись за ними, стали ждать. Подошли Леня с Юрой и еще пара турок. Я, уже двадцать раз проклявший себя за глупость, что встал в такую рань, подумал было, что на этом великая очередь и закончится, но через пять минут произошло чудо. Буквально за пару мгновений изо всех четырех выходов из здания, как муравьи из своих нор, кто шагом, а кто и бегом азюлянты ринулись в нашу сторону и сформировали очередь, человек в сто двадцать.

Теперь начались нервные полчаса ожидания. Народ гудел и беспокойно колыхался. Прошел стойкий слух, что к обычной норме в восемьдесят марок прибавят еще и праздничные. Это усилило брожения и нетерпение. К стоящим прямо перед нами у самой двери бангладешцам подошла еще компания их собратьев, человек в двадцать. Во мне вскипела справедливая злоба, готовая вылиться на всех знакомых мне языках. Но ситуацию неожиданно изменили сами бангладешцы, которые, посовещавшись, неожиданно сами расступились перед нами. Пропуская нашу компанию, они заявили уважительно:

— Please.

Никто из нас не относился к породе людей, начинающей кокетничать и заставляющей себя ждать в подобной ситуации. Озадаченно поведя, кто плечами, кто бровями, мы встали перед ними. Загадочное поведение наших бангладашеских коллег объяснил один из них, подобострастно глядя на Юру.

— Коллега — хороший! Сильный! Двери — тю-тю! — пролопотал он по-английски.

Мы дружно расхохотались. Бангладешцы нас тоже поддержали, думая, что нам понравилось упоминание о рзбитой двери. Но на самом деле, нам стало смешно, из-за того, что все врубились в причину странного поведения темненьких человечков: они просто зауважали выбившего дверь Юру. Навеселиться вдоволь таки не удалось — начали раздавать деньги. Благодаря всем этим рокировкам, я зашел первым. Там представители немецкого народа и администрации лагеря в одних лицах, объясняла мне всю сложность финансовых взаимоотношений их и нас, азюлянтов и происхождение той суммы, которую мне предстояло получить. Я внимательно не вслушивался, но в свалившееся на меня совершенно неожиданное счастье поверил лишь когда мне вручили новенькую пятисотмарковую и еще какие-то более мелкие купюры. Подарок судьбы и доктора Коля оказался в двойне приятным, потому что неожиданным.