Ирина Муравьева - Веселые ребята

Клавочка, в сущности, была просто золотом и государственного ума человеком, но Клавочка не могла поручиться ни за себя, что будет держать дело в секрете, ни тем более за Марью Никитишну, другую соседку, при родах присутствовавшую, ни за мужа ее, пьющего болтуна Севрюгина Петра Петровича, ни за бабу Катю, третью по счету соседку, которая при всей своей глухоте все-таки что-то такое сквозь сон расслышала и тоже подвалила полюбоваться, как голый младенчик вылезает на свет. Юлию зачислили в больные, и в понедельник бедный отец Фейгензон, собравшись с духом, позвонил в школу, чтобы сказать Галине Аркадьевне, классной руководительнице, что дочь его лежит в фурункулезной ангине и в школу прийти не может.

— В ангине, — бесцветно повторила Галина Аркадьевна. — И прийти не может. А как у нее с молоком?

У бедного отца язык так и прилип к нёбу, он начал ловить воздух пересохшими губами, но делал это так громко, что Галина Аркадьевна брезгливо отодвинула свое немного как бы пожеванное ухо от телефонной трубки.

— Где ребенок? — громко и страшно спросила Галина Аркадьевна.

— Здесь, — измученно ответил отец Фейгензон, — здесь он. Куда ему деться?

— Ребенок жив? — уточнила безжалостная Галина Аркадьевна.

— Жив, — испуганно сказал отец Фейгензон и, не справившись с дедовской гордостью, добавил: — Ребенок очень хороший.

— Что-о-о? — переспросила Галина Аркадьевна. — Что значит «хороший»? И как нам, педагогам, объяснить поступок вашей дочери? Как нам, глядя в глаза пионеров и комсомольцев, сообщить ребятам, что у вашей дочери родился ребенок?

Отец Фейгензон молчал и по-прежнему ловил губами воздух, чтобы до конца не задохнуться.

— Вопрос о поведении вашей дочери, — сухо сказала Галина Аркадьевна, — будет поставлен на учительском собрании. Сегодня. В четырнадцать часов. Вы тоже приходите.

— На собрание? — испугался отец Фейгензон.

— На собрании вы никому не нужны, — нахамила ему Галина Аркадьевна. — Но вы будете присутствовать в коридоре, потому что могут возникнуть вопросы. К вам вопросы. Понятно?

Жили Фейгензоны — мать, отец и ребенок их Юлия, теперь тоже с ребенком, которого еще никак не назвали, все вместе. У стены справа стояла тахта, на которой спали отец и мать, а у стены слева помещалась раскладушка Фейгензон Юлии, у которой в ночь на воскресенье родился ребенок. Вернувшись из коридора, где висел на стенке общий для их коммунальной квартиры, замызганный неаккуратным Севрюгиным телефон, отец Фейгензон с тоской отметил, что ничего за время его отсутствия у них в комнате не изменилось: мать Фейгензон лежала, отвернувшись лицом к стене и замотав голову полотенцем, а только что родившая дочь Юлия под присмотром очень оживленной соседки Клавочки пыталась накормить большой левой грудью своего младенца. Младенец при этом был одет очень плохо, в какие-то ползунки дочери Клавочкиной подруги, которая уже много лет как эти ползунки не носила и вообще была в старшей группе детского сада. Расстроенный отец Фейгензон постоял сначала над своей неподвижной замотанной женой, потом перевел глаза на вспотевший кудрявый затылочек никому не нужного существа, которое, сопя и похрипывая, пыталось как-то все-таки прокормиться от материнской груди. Молока в этой груди почти еще не было, и несчастный малютка, не плача и не упрекая, а только вот именно посапывая и похрипывая, тщетно втягивал в свои слабенькие недоношенные губки пустой коричневый сосок.

Тут что-то вдруг надломилось в осторожном сердце отца Фейгензона. Он наклонился, погладил своей маленькой и очень бледной рукой вспотевший затылочек и прошептал, кажется, так:

— Хороший ты мой мальчик. Маленький.

— Ну, что они вам там сказали, Сема? В школе? — громко спросила Клавочка.

— Сказали, чтобы я пришел на собрание. Они всё уже знают.

— Боженьки мои! — запричитала Клавочка. — Да откуда ж это? Да что у них, шпионы, что ли, за нашей квартирой приставлены?

И тут же осеклась, остановленная строгим и скорбным взглядом отца и деда.

— Это уже не так важно, — пробормотал он и обернулся к своей неподвижной жене: — Вставай, Фира. В два часа нам нужно быть в школе.

Фира не ответила. Отец Фейгензон прочистил горло птичьим трезвучием и повторил:

— Фира, вставай.

Замотанная жена его изо всех сил затрясла головой в полотенце.

— Он маленький мальчик, — тихо сказал отец Фейгензон, и у него торопливо задрожал подбородок. — Что ему делать? Или ты думаешь, что он выживет, если мы с тобой за него не похлопочем?