Ирина Муравьева - Веселые ребята

Произошло же это следующим образом. Орлов пришел из школы, собираясь наскоро что-нибудь перекусить и бежать к Чернецкой, как вдруг, открыв дверь в комнату, увидел, что Катерина Константиновна, вся в черном и в черном даже платке на своих коротко стриженных волосах, лежит, уткнувшись лицом в подушку, и навзрыд, безудержно плачет. Никого в этот час не было в их густо населенной и жарко пронизанной солнцем квартире, так что плачущая не сдерживалась и даже не заметила, что сын ее давно уже находится рядом и смотрит на нее испуганными глазами.

— Мама, — сказал молодой Орлов.

Катерина Константиновна услышала его низкий красивый голос, оторвала от подушки голову в черном, сверкающем от заоконного солнца платке и произнесла одно только слово: «умер». Почему-то Орлов моментально догадался, кто именно умер, и смутился. Он даже подумал, что лучше уйти, чтобы дать матери возможность самой разобраться со своими чувствами, но Катерина Константиновна быстро спустила ноги с дивана, поправила перекрутившуюся кофту и хрипло сказала:

— Сядь, Гена.

Широкоплечий Орлов осторожно опустился на стул.

— Гена, — сказала Катерина Константиновна, — я хочу тебе кое-что рассказать, повиниться.

Больше всего удивило Орлова то, что мать произнесла чужое, деревенское какое-то слово: «повиниться».

— Не надо, мам, — попросил молодой Орлов, глядя в сторону.

— Надо, — жестко возразила Катерина Константиновна. — Я раньше тоже так думала, что не надо, но я ошиблась. Гена, я все эти годы, что ты у меня рос, любила одного человека. Очень любила. Почти как тебя.

— Да ладно, мам, — сказал молодой Орлов.

— Нет! — вскрикнула почти Катерина Константиновна. — Нет, Гена, не «ладно»! Ты ведь понимаешь, что это значит? Когда так сильно любишь, что ничего не можешь изменить? Любишь, и всё?

— И он умер? — уточнил все-таки молодой Орлов.

— Утром похоронили, — всхлипнула Катерина Константиновна, и слезы хлынули из глаз ее непрерывным потоком. — Прости меня, сыночек.

— Я-то что? — хмуро спросил молодой Орлов.

— Побудь со мной, — вдруг каким-то просящим, совсем не своим обычным голосом попросила она. — Побудь со мной сегодня, ладно?

— Ладно, — кивнул широкоплечий Орлов, первый раз ощутив, что мать его обыкновенная слабая женщина и нуждается в нем. — Ты обедала, мам?

Новое, пышное и невыносимо счастливое — если, конечно, смотреть с точки зрения природы, света и небесных красок — подошло лето. Потому что если смотреть с точки зрения человеческой жизни, да особенно учитывая, что людям по тем или иным причинам приходится друг с другом расставаться, друг друга обижать, хоронить, отпевать, мстить друг другу, не прощать, не доверять, предавать и так далее, — если, конечно, смотреть на лето 1967 года с этой мало обнадеживающей точки зрения, то тут уж абсолютно все равно, в какую погоду и при каком освещении происходят все эти события. Единственно, что «тё-ё-ё-пло», как любила бормотать самой себе покойная Марь Иванна, выходя утром на открытую дачную веранду и торопясь в сад, чтобы к завтраку набрать для Наташечки свежих розовых ягод.

Что есть, то есть. Тепло. А грустно до чего, Господи ты мой Боже! Все время ведь кто-то и внутри прекрасного цветущего этого тепла помирает. Вон их сколько! Голову задери, прищурься слегка — всех своих увидишь! Но так как-то получается, что никто не прищуривается, все напуганы, все себе под ноги смотрят. А под ногами — что? Так, асфальт один. Ну, в крайнем случае летняя лужица с каплей пролившегося бензина внутри, с птичьим беззаботным перышком.

А сколько людей заболевает! Сколько их, честно говоря, сходит с ума! И летом, представьте себе, как назло, летом! Когда на лесных полянах расцветают крупные и холодные ландыши.

Бедная Галина Аркадьевна сошла с ума в последний день учебного года. В теплый сияющий день. Когда все, что могло распуститься, уже распустилось, и все, что должно было заблагоухать, заблагоухало. Надо сказать, что Галина Аркадьевна в этом году вообще очень сдала. Мигрени ее так участились, такими они стали гулкими, что Галина Аркадьевна начала на всех обижаться. Больше всего она обиделась на Михаила Вартаняна, увидев его во время большой перемены на школьном дворе с невысокой черноглазой девушкой в очень короткой черной юбке. После этого Галина Аркадьевна всем велела остаться на классный час. Приближались экзамены, в воздухе парило, хотелось поскорее добраться до дому, раздеться, умыться холодной водичкой, выпить лимонаду или квасу — если есть, конечно, — включить телевизор, а не сидеть седьмой урок подряд за раскаленной партой, прилипая жаркими форменными брюками и подолами к клейкой от жары скамейке.