Ирина Муравьева - Веселые ребята

Ей повезло, и к вечеру бабушка Лежнева вернулась наконец домой, увенчанная серым костюмом в крупный, но неброский рубчик. Катерина Константиновна, укрытая зимним шерстяным платком, лежала на диване в сыновней комнате и, кажется, спала. Удивленная бабушка Лежнева тихонечко разложила покупку на стуле, стоящем поодаль, и хотела было выйти на цыпочках, как вдруг не поднявшая головы от диванного валика Катерина Константиновна остановила ее словами:

— Мама, подожди!

Бабушка Лежнева остановилась.

— Я сегодня, — продолжала Катерина Константиновна, — мою посуду в раковине. Вдруг чувствую, что он пришел и стоит за спиной. Вот-вот за локти меня возьмет. А повернусь — так и лицом к лицу столкнемся.

Она замолчала. Бабушка Лежнева быстро перекрестилась.

— Может, мне к доктору надо? — криво усмехнулась Катерина Константиновна.

— Не надо, — строго ответила ей бабушка Лежнева, — мы про эти дела, Катя, ничего не знаем. Что я тебе говорить буду? Раз почувствовала, значит, так и было. А какая нам с тобой разница, показалось ли тебе, что он пришел, или в самом деле душа его к тебе оттуда стремится, знаки тебе подает? И так и так правильно.

— Мама, — забормотала Катерина Константиновна, сбросив с плеч душный и не по погоде натянутый было на плечи шерстяной платок, — вот я все себе говорила: в грехе живу, права не имею… Его мучила, себя терзала, а сейчас — как его не стало — думаю: да вернись он ко мне сейчас хоть на минутку, в ноги бы ему упала! Вот в чем ужас мой! Мама! В разлуке!

Бабушка Лежнева осторожно придвинулась к ней на диване, обхватила ее всю добрыми и слабыми из-за возраста руками, прижала к груди и заплакала. В таком виде застал свою семью молодой и широкоплечий Геннадий Орлов, вернувшись к вечеру домой после только что сданного им последнего экзамена. То, что мать и бабушка Лежнева, обнявшись, плачут на его диване, могло бы сразу вывести его из себя, случись это, скажем, месяц или два месяца тому назад. Потому что месяц или два месяца тому назад он сам был другим человеком. Он знал, к чему стремится, и готов был всем на свете пожертвовать, лишь бы добиться задуманного. Мать и бабушка Лежнева, жившие слишком близко от него по каким-то совсем другим, «плаксивым», как он говорил, и «дурацким» законам, ужасно раздражали его тем, что ничего в жизни не добились и не понимали того, что казалось ему важным. Потом вдруг случилась эта ночь, когда он услышал разговор матери с заболевшим священником и догадался, что все эти годы у нее была своя, непонятная ему, но, судя по всему, очень печальная и странная история. Это немного изменило его отношение к матери, и молодой Орлов невольно задумался. Потом мать похоронила своего любовника, вернулась домой и вдруг так просто и доверчиво попросила у него, своего сына, к которому она всегда относилась немножко свысока и как к маленькому, — она вдруг попросила у него душевной помощи и поделилась с ним. Молодой Орлов, насколько мог, оказал ей эту помощь и одновременно почувствовал, как материнский мир придвинулся к его миру и стал немножко теснить этот его мир, в котором он хотел добиться того, чего ни мать, ни бабушка Лежнева не понимали и не считали важным. Орлову вдруг стало самому приходить в голову, что если посвятить десять, скажем, лет, как он предполагал раньше, тому, чтобы стать студентом Московского института международных отношений, закончить его, вступить в партию и потом работать за границей, женившись при этом на неумной Томке с бараньими глазами, то эти десять лет могут оказаться и не такими уж легкими. Вообще многое вдруг начало приходить ему в голову и мучить его. Слишком скользкими были те люди, с которыми ему приходилось теперь сталкиваться в связи с затеянной им комсомольской активностью, и слишком уж сильно отличалось все, что они произносили и делали, от той родной тишины и испуганной какой-то искренности, которые охватывали молодого Орлова, едва только он переступал порог своего дома.

Вот и теперь, когда он увидел, что мать снова плачет, а бабушка Лежнева прижимает ее к себе и рядом на стуле разложен костюм в крупный, но неброский рубчик, предназначенный, разумеется, для него, Геннадия, перехватило горло, и молодой Орлов растерялся.

— Сдал? — спросила Катерина Константиновна, оборотив к сыну заплаканное и горестное свое лицо.

Молодой Орлов молча кивнул.

— Примерь, — тихо сказала бабушка Лежнева. — Сказали, если не подойдет, размер можно будет другой взять. Только завезли.