Вернувшись домой с достопамятного школьного вечера, Геннадий Орлов застал в своей комнате лежащего на его постели и тихо дремлющего старого изможденного человека. Мать, неслышно вошедшая с кухни вслед за Орловым, негромко сказала ему в затылок:
— У нас сегодня гость, Гена. Тихо, не разбуди.
Изможденный гость приоткрыл очень черные и все еще жгучие глаза и глубоким приятным голосом отозвался в ответ на материнское замечание:
— Я не сплю, Катерина Константиновна. Познакомь меня с сыном-то.
Неловко и тревожно было молодому Геннадию Орлову. Больной человек, забравшийся в его постель, сверлил его яркими зрачками, словно Геннадий Орлов вернулся домой только для того, чтобы перед ним повиниться. Наконец больной, по всей вероятности, утомился и снова прикрыл глаза.
— Славный, — медленно и с некоторым раздумьем в голосе произнес он, — крепкий юноша.
— Отдыхайте, батюшка, — спокойно сказала Катерина Константиновна и надавила на плечо сына своего Геннадия, чтобы вместе выйти из комнаты.
Окна по неистово теплой и внезапной весне были открыты, и такое благоухание освободившейся ото льда и снега земли шло с улицы, так сияли — невзирая на хрупкую весеннюю черноту ночи — внутри этого благоухания голоса проголодавшихся московских птиц, словно пытались ускорить наступление еще более счастливого, еще более теплого утра, что молодой Орлов не мог заснуть. Он пытался понять, почему мать, явно не спавшая сейчас на расстоянии двух метров от него, пригласила к ним ночевать этого черноглазого, изможденного болью человека. Бабушка Лежнева тоже не спала, а осторожно вздыхала в темноте, боясь разбудить своими вздохами Катерину Константиновну и строптивого внука Геннадия. Вдруг из соседней комнаты послышались стоны. Черноглазый «батюшка», пристроившийся на кровати Геннадия Орлова, звал к себе его мать — Орлов услышал, как он сквозь стон пробормотал ей: «Катя-я!» — и замолчал.
Катерина Константиновна сейчас же вскочила с постели, накинула в темноте халат и проскользнула в соседнюю комнату.
— Про-о-сти, — услышал Орлов. — Мила-а-ая ты моя…
— Плохо тебе, Валя? — шепотом спросила Катерина Константиновна. — Может, укол сделать?
Не спящий в темноте Орлов приподнялся на материнской постели и замер.
— Не надо, — прошелестел голос отца Валентина, — что мне себя дурманить… И так всю жизнь сквозь туман глядел…
— Все так, — суховато ответила Катерина Константиновна, — ни в ком ясности нету…
— Э-э, нет, — возразил он ей, — есть люди чистые…
— Так ведь это мы про них думаем: «чистые», а что они сами про себя знают? Чужая-то душа, как говорится…
Потом наступило молчание, и опять заговорила Катерина Константиновна:
— Что ты мне всё руки целуешь? И в больнице даже поцеловал. Что доктор-то подумал?
Она тихо, ласково засмеялась.
— Вот поправишься, Бог даст, поговорим спокойно… Простим друг другу…
— Нет! — вдруг свистящим каким-то шепотом перебил ее отец Валентин. — Нет у нас другого времени, Катя! Вот одна только эта сегодняшняя ночь! Для всех, так сказать, выяснений! Потому что завтра ты меня на автобус посадишь, и больше мы с тобой вряд ли увидимся. По этой причине я тебя и разбудил, а так бы не стал.
— Что значит: вряд ли увидимся? — испуганным голосом воскликнула Катерина Константиновна, и Орлов, знавший все ее интонации, смутился в темноте. — Ты что такое говоришь, глупый? Я к тебе через неделю приеду, я отгулы беру!
— Ты-то приедешь, да… — пробормотал он и запнулся.
Катерина Константиновна молчала.
— Ты парню расскажешь про нас? — спросил он.
— Зачем? — прошептала она.
— Затем, чтобы обмана между вами не было.
— А между нами никакого обмана нет, — со всегдашним своим спокойствием, видимо, оправившись, возразила она. — Наш с тобой обман, Валя, не перед людьми, а перед Богом, а Ему рассказывать нечего, Ему и так все известно.
— Катюша, — умоляюще зашептал отец Валентин, — ну вот я сейчас к Нему приду. А если Его там… — голос отца Валентина задрожал, — а если Его там нету? Если там пустота, Катя? Белый туман, как на реке по утрам, знаешь…
— Дай мне руку, — попросила Катерина Константиновна, — ну, вот так. Есть моя рука в твоей руке или нету? Есть? А если я тебе скажу, что тебе это кажется? Что в твоей руке ничего нет, пусто? Ты мне что ответишь? Так и тут. Молись Ему, и всё. Он уж там Сам с нами разберется…
Орлов с головой накрылся одеялом. Сердце его стучало о ребра, как дачный пинг-понговый шарик дробно и звонко стучится о фанерный стол. Значит, этот больной священник и материнский «мужик» — это один и тот же человек! Значит, вот куда она уезжала, бросала его, маленького, с бабушкой Лежневой! Вот почему никто на ней не женился! Вот почему она никогда не показала сыну Геннадию этого своего «мужика»! Ничего себе — религия! Ему было совестно за мать, и в то же время он чувствовал, что не все здесь так просто. То, как она, его мать, спокойно сказала сейчас в темноте: «Дай мне твою руку. Есть что-нибудь в твоей руке или нет?» — поразило молодого Орлова. Мать его никогда не произносила ничего просто так. Орлову пришло в голову, что она, наверное, ни разу не солгала ему, даже когда уезжала к своему «мужику», отцу Валентину. Она просто сообщала, в какой день и во сколько вернется, чтобы они с бабушкой Лежневой не волновались. Значит, когда она спрашивает: «Чувствуешь ты мою руку или нет?» — она так и чувствует, она же не врет!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу