Ирина Муравьева - Веселые ребята

— Если вы не уйдете, — бледнея лицом и чернея глазами, от рождения серо-голубыми, прошипела Чернецкая, — я вас ударю! — И сжала мраморные кулачки.

— Тата, — с облегчением пробормотал Чернецкий, которому хоть и стыдно было за эту сцену, но все-таки радостно, потому что женщина — слава Богу — нападала на женщину, а не так, как обычно: все женщины на него одного.

— Папа, не мешай, — по-матерински выкатывая глаза, приказала Чернецкая, — ну! Считаю до трех! Раз! Два! Три!

На слове «три» золотистый ангел оторвался от земли и полетел по направлению к улице. Крича и рыдая в голос, бросив в загаженную кошками детскую песочницу сиреневую гроздь, из которой испарился уже весь ее сладостный запах.

Чернецкая пришла на вечер обоих восьмых классов гордая, со все еще сверкающими от чудесной победы глазами. В зеркале она увидела себя — молодую невысокую царицу со сложной прической, в красивом розовом платье, отделанном гипюром. Слава Иванов — длинный и тощий, с кадыком и галстуком, — как паж, маячил за ее спиной. Комсомольцы все уже, в основном, собрались, сидели на стульях перед сценой, слушали, как Миша Вартанян поет под недавно подаренную ему на пятнадцатилетие семиструнную гитару.

— Снэг, снэг, снэг, снэг… — мягко пел Вартанян, пряча глаза от блестящего, впаянного в него взгляда Галины Аркадьевны, — снэг над тайгою кружится, вот и закончился наш краткий ночлэг…

После песен поели бутербродов с колбасой и сыром, выпили яблочного крюшона. Из педагогов были только не любящие друг друга Нина Львовна и Галина Аркадьевна со своей постоянной теперь мигренью.

— Танцы! — объявила Нина Львовна.

«Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет, а я все гляжу… — запел с пластинки молодой задушевный голос, — глаз не отвожу…»

Мальчики, только что сбегавшие во двор покурить, смутились и нарядных, красных от ожидания девочек не приглашали. Девочки делали вид, что им это безразлично. Фейгензон одна сидела за опустевшим в углу столом, дожевывала бутерброд с колбасой. На белой блузке ее расплывались темные молочные пятна. Узкими и злыми глазами Чернецкая перехватила взгляд, которым Томка Ильина ласкала молодого, вовсе не собирающегося плясать с ней Геннадия Орлова. Судя по всему, дух борьбы не покинул Чернецкую и требовал новой крови. Она вскинула голову и вдруг подошла прямо к Орлову решительными звонкими каблучками.

«Или утром стучи-и-ит каблучками она-а-а», — пел неуверенный молодой человек на пластинке.

— Пойдем танцевать, — сказала Чернецкая.

Орлов усмехнулся. У Томки Ильиной вытянулось лицо. Чернецкая почувствовала, что сейчас или никогда. Мужчины, которые принадлежат ей, принадлежат только ей, а не санитарке и не Ильиной Тамаре.

— Я же тебя приглашаю, — повторила она, — пойдем.

— О’кэй, — сказал Орлов и прижал свою широкую ладонь к этой столь знакомой ему талии.

Они танцевали медленно, кажется, даже не в такт. И она — Соколова утверждала, что нет, не сразу, а Панкратова кричала, что сразу, ей было виднее! — она положила подбородок на его плечо, и все присутствующие ощутили, что та Большая и Чистая Любовь, от которой бывают дети, скандалы, убийства, кровотечения и свадьбы, находится прямо здесь, внутри их школьного актового зала, вот она, можно пощупать… Всего этого, разумеется, не выдержала Томка Ильина, в точности повторив недавний поступок санитарки Зои Николавны возле сирени кошачьего спасителя. Она зарыдала в голос и бросилась прочь, теряя из волос заколки.

Это была вторая победа маленькой женщины Натальи Чернецкой. На этот раз над бараньими глазами Ильиной, которая думала — она думала, дур-р-ра! — что ей достанется широкоплечий Геннадий Орлов в вечное пользование. Она, дур-р-ра, надеялась.

В час, когда усмехающийся Геннадий Орлов не совсем в такт кружился по актовому залу в скользких коготках Натальи Чернецкой, мать его, вернувшись домой с работы, сообщила бабушке Лежневой, что сейчас она едет в 46-ю городскую больницу, чтобы забрать оттуда и привезти к ним переночевать отца Валентина Микитина, которого сегодня выписывают.

— Где ты его положишь, Катя? — кротко спросила бабушка Лежнева.

— В Генкину комнату, — напряженно ответила Катерина Константиновна, — куда ж еще? Генка с нами ляжет на моей кровати. А мы с тобой.

— А-а-а, — сказала бабушка Лежнева и заглянула в глаза Катерины Константиновны своими тихими глазами: — Плох он, Катя?

— Увидишь, — сказала ей Катерина Константиновна и всхлипнула.