Ирина Муравьева - Любовь фрау Клейст

Когда-то, в начале их жизни, был остров. Они оставляли машину у моста и по мелкой воде брели к своему заповедному дому.

Весь остров краснел от шиповника. Белые лебеди с воспаленно-розовыми от солнца клювами плескались у берега, потом стряхивали зеленые капли и тихо скользили по блещущей глади.

Остров был маленьким, поросшим густым непролазным кустарником, и там, в этой чаще, был спрятан их дом. Над ним было небо, где вспыхивал белый большой самолет, единственный их и невольный свидетель, который летал очень низко, так низко, что даже слегка было видно пилота.

Один раз на остров забрела веселая старуха с большой мохнатой собакой. Собака с восторгом бросалась за палкой и бурно дышала худыми боками. Другой раз они обнаружили на берегу лилово-загорелого, толстого, с узкими глазами нудиста, неподвижно сидящего на плоском белом камне, как древнее ассирийское божество. Увидев их, он гордо встал и гордо пошел по блестящей воде, неся на вытянутых руках огромный, раздутый, лиловый живот с простодушным детородным органом, вошел в серебристую тень от осоки, присел и поплыл, так что круглый затылок с прилизанным пухом стал сразу похож на резиновый мяч.

Но чаще всего они были одни. Весь остров был их с его небом и морем, и здесь никому до них не было дела.

Они были частью спокойной природы, такой же, как лебеди, красный шиповник, болотце с нагретой и скользкой травою, которая терпко скисала от солнца, и в ней иногда застревали стрекозы.

Андрей засыпал, а она уходила купаться. Спина еще ныла, и руки горели, и грудь была твердой и тоже горела; она погружалась в прозрачную воду с разлетевшимися во все стороны мальками, отталкивалась от илистого дна и долго плыла — одиноко, свободно, как будто бы и не плыла, а летела.

Тогда было так хорошо, что всякий раз, возвращаясь к машине, Даша начинала мучиться страхом, что это конец. Она повторяла Андрею, что так должен выглядеть рай, но никогда не договаривала того, что приходило ей в голову: в раю не живут, из него выгоняют.

И Нина, зачатая здесь же, под небом, широко разостлавшим свою голубизну, внутри лиственного звона и океанского шума, которые сливались, закручиваясь в один очень сложный, сияющий звук, — и Нина была подтверждением рая. Они покидали его не пустыми.

Визит к психологу закончился плохо: Нина проплакала всю обратную дорогу. Ни Юра, ни Даша не знали, о чем она разговаривала с высокой веснушчатой женщиной, которая неожиданно вызвала у Даши почти отвращение своей глянцевой и очень бледной, подвижной шеей, не идущей к ее хитрому, румяному и, несмотря на все старания казаться участливым, равнодушному лицу.

Как только она повела Нину к себе в кабинет и Нина пошла, ссутулившись, обреченно оглянувшись на родителей, покорно и одновременно вызывающе — потому что выражение ее худенькой напрягшейся спины было и покорным, и вызывающим одновременно, — Даша поняла, что не нужно было приходить сюда, не нужно было добиваться именно этой, считавшейся очень знаменитой докторши, потому что все, что случилось с Ниной, должно было случиться.

Разговор за закрытыми дверями продолжался чуть больше получаса. Нина вернулась с пылающими щеками и брезгливым ртом. В машине она разрыдалась. Съехали на обочину, остановились.

— Пойдем погуляем, — сказал Юра.

Она замотала головой, давясь слезами.

— Ты хочешь домой? — спросил Юра.

— Ты нас довези и езжай на работу, — резко сказала Даша. — Она ляжет спать, и я тоже.

Как ни странно, он подчинился, и Даша — без всякого стука, бледная, с закушенной нижней губой — вошла в Нинину комнату.

— Послушай! — И Дашу качнуло, как будто под ней была палуба. — Чего ты решила добиться? Чтоб мы с папой умерли, что ли?

Нина испуганно обернулась.

— Чего ты решила добиться? — тихо повторила Даша, сжав виски руками. — Я не знаю, отчего ты плачешь, отчего ты перестала есть, что с тобой. Я ничего не знаю. Но я чувствую, что тебя что-то мучает, и мне кажется, что ты могла бы довериться мне или папе…

— Довериться папе? — звонко спросила Нина. — Нет, я не могла бы довериться папе.

— А мне?

— Но ты ведь не скажешь мне правду.

— Какую? Скажу! — У Даши потемнело в глазах.

— Ведь я поняла еще раньше! — забормотала Нина. — Еще до того, как они мне сказали. На свадьбе все было заметно! И как ты смотрела, и как ты стояла…

— Куда я смотрела?

— Куда? Ты смотрела на них! И Джина сказала: «Смотри! Твоя мама все время смотрит на мою!» Она сказала: «Твоя мама смотрит на мою, потому что мой папа был ее бойфрендом!»