Ирина Муравьева - Любовь фрау Клейст

— Ты что? Почему?

Достал из кармана коробочку, открыл. Лежат какие-то белые шарики.

— Ты читала Валтера Рейнера? Такой был роман: «Кокаин»?

— Нет. Я и не слышала даже.

— А зря. Бедный парень. Подох в тридцать лет. В двадцать пятом году. Ты должна знать такие вещи. Немецкая классика.

— Но я здесь при чем?

— Не ты. Я — при чем.

— Это что? — показываю на шарики. — Это что?

Смеется.

— Конфетки. Ты знаешь, сколько у этих конфеток названий? Могу перечислить тебе основные: «таблетка от дьявола», «туман», «подарочек», «пастилка», «покой». Что еще? «Орешек», «снежинка», «френч фрайз».

— Подожди!

— Да нечего ждать.

И вдруг погладил меня по лицу своей этой горячей обезьяньей ладонью. Я вся затряслась. Вышел быстро, я не успела опомниться.

Прошла неделя, нет, даже больше, — ничего не записывала. Его не вижу. Зашла на их кафедру, словно по делу: ищу материалы по психологии подростков. Сказали: он болен. Секретарша как-то значительно опустила глаза, когда произносила: «болен». Значит, это правда, и все это знают.

Ну и что? Пусть он наркоман, больной человек. Я не могу без него. Опять эта мысль, что если без него, то мне ничего и не нужно. Опять. Я ее прогоняю, она не уходит. Что будет с Алешей, неважно. Детей очень жалко. Позвонила в Москву Агроскиной, она все знает про наркотики, работает в наркологическом центре. Сказала: «Беги, и подальше».

Какая кретинка! Я ведь не совета спрашивала, мне информация нужна. «Смотри не подцепи от него. Гаити — родина СПИДа. А тут еще и наркоман».

Хорошенькая будет история, если я «подцеплю», а потом заражу Алешу. Вот тогда действительно кому-то придется подумать о наших детях. Но чтобы «подцепить», нужно опять встретиться и поехать в цуммер, СПИД по воздуху не передается.

Звонила Агроскина (денег не пожалела!), говорит, чтобы я проверилась. Наверное, завтра зайду и проверюсь.

Петра, супруга профессора Трубецкого, ходила с обиженно поджатыми, замшелыми от горя губами. Дочь Прасковья располнела, как кулебяка, ибо, поссорившись с гаитянином, ела все, что попадалось под руку. Впереди Трубецкого ждал провал его кандидатуры на должность заведующего кафедры и одновременно воцарение в этой должности заклятого врага человечества профессора Янкелевича.

На улице вяло гримасничал полдень, гулять не хотелось, дышать — не дышалось.

Профессор Трубецкой, сидя перед своим незажженным компьютером и пристально глядя в экран, с отчаянием думал о жизни. Зимнее солнце бросало на темный экран тусклое зимнее золото, и легкие тени блуждали в холодной его глубине, как души умерших блуждают по небу.

— Хотите чайку? — по-русски спросил профессор Бергинсон, заглядывая в дверь, и тут же перешел на английский: — Я только сейчас заварил.

— Иду! — с облегчением пробормотал Трубецкой и, поднявшись со своего стула, изо всех сил хрустнул суставами.

— Подумайте, что происходит, — с нарочитой развязностью начал он. — Смотрю на экран, а в нем просто видение! Такая фигура. — Трубецкой быстрым волнообразным движением провел руками по груди. — И ноги…

— Бывает, — успокоил его Бергинсон. — Принцип хрустального шара, медитация. Вы концентрируетесь, и ваше сознание преодолевает границы одной реальности и уходит в другую.

— Ах да?! Ну, конечно! — обрадованно вздохнул Трубецкой. — Так вы погадайте мне, Бэн! Ну, на шаре.

— Зачем вам? — насупился Бергинсон.

— Как это — зачем? Я сейчас в полной жопе.

Он сказал это по-русски, и Бергинсон, расхохотавшись, поднялся со своего кресла, отставил недопитый чай в серебряном сталинском подстаканнике (подарок недавно защитившегося аспиранта!) и достал из ящика своего письменного стола шесть странных предметов: кусок магнита, кристалл кварца, веточку ели, два желудя и лук-порей.

— И это все мне? — удивился Трубецкой.

— Неважно, — строго ответил Бергинсон. — Садитесь удобно, расслабьтесь.

Трубецкой доверчиво развалился на кресле.

— Сначала прочувствуйте. — И Бергинсон поочередно приблизил к глазам Трубецкого каждый из предметов.

Трубецкой ощутил приятное взволнованное тепло, почти что как в бане «Катюша».

— Теперь вы начнете терять свои чувства, — предупредил Бергинсон, и вдруг его словно размыло.

Вместо Бергинсона и его сталинского подстаканника перед глазами Трубецкого появился легкий туман, который постепенно терял свои краски и мягкую текучесть, кристаллизуясь в большое прохладное зеркало, из которого тонкий голос Бергинсона доносился, как из глубины колодца.