Юрий Азаров - Новый свет

— О чем ты переживаешь? Сейчас каждый третий считает себя состоявшимся или несостоявшимся гением. Просто неприлично слыть непервооткрывателем. Ожидание чудес у всех в башке. В этой обстановке самый раз прослыть гениальным. Количество недобросовестных шарлатанов по сравнению с тысяча девятьсот тринадцатым годом во всем мире резко увеличилось. Все ставится на научную основу: биотоки, биополя, связь с космосом напрямую. А у нас все чисто, все нравственно. Потерпи еще одну секунду, глянем, во что обернется наша последняя сцена.

— Гнусно все это. Обман. Мимолетность.

— Нет ничего в этом мире вечного. Раз нет бессмертия и все относительно, значит, все дозволено. Человек не должен ощущать вину перед другими. Изначальная точка бытия — изобилие, материальные блага. Будет материальный успех — сама придет и так называемая духовность.

Итак, продолжим, монсеньор…

— Есть возможность признать ошибки, — обратился ко мне Росомаха, переодетый в старое мушкетерское тряпье.

— Нет ошибок, — сказал я тихо. — Мне нечего скрывать в этой жизни. Я проповедовал истинное открыто. Вы ненавидите меня за то, что мои откровения приняли и мои коллеги, и мои ученики. Людям всегда неприятно сознавать, что среди них живой учитель.

— Но ты же провалил дело!

— Опыт в Новом Свете удался, — решительно, к своему удивлению, проговорил я. — Мы создали больше чем учреждение — храм идей. Зерна произрастут. То, что свершилось в душе нашей и душах учеников, ничем не заменишь. Опыт нравственного совершенствования состоялся. Постигнуто величие бесконечности. Назначение духа — вечность и возвышение над всем, что имеет начало и конец.

— Пока что мы видим один конец. Плачевный конец, — кисло усмехнулась Марафонова.

— Не славы я искал каким-либо чудодейственным способом. Моей главной целью было возродить то общеизвестное в области ума и сердца, что тысячи раз практиковалось в духовном опыте. Истина не в массе фактов и знаний, а в искреннем и страстном поиске. Человеческие возможности безграничны. Каждый предрасположен и к высшим нравственным ценностям, и к высшему Разуму.

— Мессианство, — сказал Белль-Ланкастерский. — Нескромно. Весьма нескромно.

— Согласен, Альберт Колгуевич, — робко признался я, пытаясь освободиться в себе от новоявленного лжепророка. — Впрочем, мессианство ли это?

— Обойдемся без ярлыков. — Это Омелькин сказал. — Товарищ молодой. Исправится на новом месте, если были ошибки. Закругляться пора, это не профсоюзное собрание.

Я сделал последний шаг. Смола взял гвоздь, и Волков взял гвоздь, и Омелькин взял гвоздь, и Белль-Ланкастерский взял гвоздь…

— К процедуре допускаются только близкие, — пояснили мне.

— Ну что, готов? — спросил Смола. — А то пора уже гвоздить.

— Готов, — ответил я, мягко улыбаясь и все еще на что-то надеясь.

— Повезло тебе, старик, — заметил Волков, приспосабливая к моей ладони тоненький гвоздь. — В вечность уходишь.

«Неужели ударит раньше, чем что-то случится?» — мелькнула нетерпеливая мысль.

— Постойте! — раздался крик. Это Злыдень все еще в мушкетерской одежде бежал с бумагою в руке. — Ось постановление хтось на котельную прицепил. Тут написано, щоб никого не распинали!

— Такого не може буты, — прошамкал Каменюка, сдирая с себя остатки мушкетерских штанов.

— Та шо ж цэ, оккупация чи шо? — возмутился Злыдень. — Шоб живу людыну на столби распинать. Це ж зовсим не хрест, а столб для проводки электрической. А ну злизайте, щоб мои очи вас тут не бачили. Мени цей столб нужен. Зараз проводку буду тянуть, а то детвора уже поступать стала.

Я посмотрел вокруг. Горошкового поля не было и в помине. Со всех сторон к школе шли дети. Шли с мамами и папами, с дедушками и бабушками. Я глазами искал среди них Колю Почечкина, Витю Никольникова-, Сашу Злыдня, Славу Дере-вянко, Лену Сошкину и Машу Куропаткину. Но их не было.

— Та шо вы лупаете глазами! Это же новый набор, — пояснил Злыдень. — Пойду присмотрю за ними, а то лампочки, черти, повывинчивают вси!

Ко мне подошла мама. В руках у нее была одежная щетка. Она стала счищать с меня что-то.

— Всегда к тебе что-то да прицепится. Когда ты уже станешь чуточку аккуратнее? — С этими словами ей удалось удалить с моей груди остатки мессианства, и я, довольный тем, что это все-таки состоялось именно в этой жизни, проснулся.

…Машину резко качнуло, и мои широкоформатные грезы рассыпались. Я взглянул на полированные дверцы шкафа. Мушкетеры с бородками на конус, глазами лучистыми из сучков плутовато подмигивали мне: «Очнись». За бортом мелькали знакомые места: здесь я был, когда Славкину мать хоронили. Сначала тихонько, а потом остро зашевелилась забытая вина. «Всем не поможешь», — выразил тогда общую мысль Шаров. Впрочем, даже такой мысли у меня не было. Я тупо и тогда и потом думал о происшедшем, что-то не давало покея, но и что-то настаивало: «А при чем здесь я?» Это еще у мамы моей проскальзывало: давай поможем человеку, он бедный.