Макс Нарышкин - Downшифтер

— Я просто не вижу причин, которые заставили бы меня, преуспевающего бизнесмена, находиться в одном вагоне и разговаривать с измученным судьбой и не имеющим никаких перспектив человеком, который о важности своего существования говорит лишь после пятисот граммов водки и только в отсутствие своей жены.

— Если я пил твою водку, то это не значит, что меня можно оскорблять, — надулся, словно индюк, мой инженер.

Перейдя на соответствующий его аристократическим поползновениям тон, я похлопал его по плечу и сказал, что хочу спать. Эта дрянь мне порядком наскучила. Точно такое же ощущение я испытывал последние три месяца работы в компании.

Мужик в сером свитере молчаливо согласился с той мыслью, что два часа ночи — самое время для сна. Вмяв окурок в консервную банку, прикрученную к окну посредством крышки и играющую роль пепельницы, он вышел из тамбура последним.

В этом поезде тоже одна большая семья, чьи интересы и корпоративная дисциплина подчинены неписаным правилам. Накурился — вали спать. Проснулся — вали жрать. Пожрал — вали курить, читать и спать.

Как жизнь? — Жизнь проходит.

Через полчаса мой новый друг растянулся на своей полке и заснул сном человека, которого анестезировали перед предстоящим коронарным шунтированием.

Я по причине совершенства здоровья лишь потеплел. Пару раз в откинувшуюся дверь заглядывали «каталы», но, не обнаружив в купе никого, кто, по их разумению, мог, имея крупную сумму денег, сыграть в карты, удалялись. Пришел проводник, сообщил, что есть чай (в три часа ночи). Сам он, судя по его трепещущим губам, пил другой напиток. Ближе к утру проводник пришел еще раз, поинтересовался, не видел ли я его дерматиновое портмоне с кармашками для билетов пассажиров. Получив отрицательный ответ, постоял еще с минуту, глядя на мелькающие за окном столбы, и вышел. В следующий раз я увидел его только ближе к обеду следующего дня. К тому же времени проснулся и инженер.

Словом, если не считать погони какого-то лопуха за одним из картежных дел мастером, закончившейся дракой в соседнем вагоне, дорога до Омска показалась скучной и однообразной. Мама с малышом сошли, и дальше до Павловска я ехал с инженером в полупустом купе.

Инженер по имени, которое я позабыл тотчас, как мы познакомились, с похмелья выглядел беспомощным ребенком. Выражение непрощаемой вины застыло на его лице резиновой маской и сохранялось на нем до тех пор, пока я снова не вынул свою бутыль. Две порции водки освежили глаза моего спутника, и — невероятно! — какое перевоплощение случилось с ним за пять минут! Он снова превратился в рыцаря без страха и упрека, пил, куражился, ходил в ресторан высматривать одиноких женщин. Впрочем, в полной мере ему удавались лишь первые два начала. Женщин же он в своих трико с вытянутыми коленями не интересовал, а очки его в роговой оправе на высоте полутора метров от земли женщин не столько интересовали, сколько раздражали. Через два часа он окончательно утратил со мною связь, чему я был очень рад.

Под Карасуком неожиданно выяснилось, что у инженера закончились деньги. Это стало очевидным, когда он за полчаса до прибытия направился было приобретать у проводника, который к тому времени уже находился в состоянии анабиоза от возлияний, очередную бутылку сибирской водки. Сие открытие настолько взволновало человека, знающего свое место в жизни, что у него обвисло лицо, после чего он стал думать. Мысли его далеко, как видно, не зашли, и он уставился на меня долгим взглядом. Взгляд был такой подозрительный, что им впору было затягивать узел галстука под воротником рубашки.

— Денег нет, — сказал он мне. — Сюда никто не входил?

Встретив на оба вопроса молчание, он решил прощупать меня еще одним способом:

— Милицию вызвать, что ли…

Никого вызывать он не стал. На вокзале его встречала жена. Радостным для женщины был только первый поцелуй. Но даже он выглядел каким-то сдержанным, поскольку супруга инженера была из тех женщин, что улавливают запах алкоголя изо рта любимого на расстоянии прямого выстрела.

Через пять часов я вышел на вокзале крошечного, наверное даже не обозначенного на карте городка. Народу со мной выбралось немного, и все с кладью. Две бабки, подросток с рюкзаком и мужик в сером свитере. Кажется, он всю ночь не спал. Иначе объяснить синеву под глазами и изнеможенный вид невозможно.

Главная примета таких городков — рынок у вокзала. Туда-то я и направился, сгорая от нетерпения узнать, чем тут кормят рабочий класс и приезжающую ему на помощь трудовую интеллигенцию.