Макс Нарышкин - Про зло и бабло

— Да, милый!

— Ирочка, милая, не выходи из дома, положи рядом телефон и не подходи к окнам.

— Что случилось? — спросила она звенящим голосом.

— Пока ничего. Но я тебя прошу…

— Ладно, ладно… ты когда дома будешь?

— Через полчаса.

Ох, хорош я. Всем бы такого гражданского мужа. Ничего не случилось, все нормально, но ты, дорогая, все равно шкаф к дверям придвинь и свет потуши. Все в порядке, но 02 набери, а вызов пока не включай…

Ирина со своей болью, сейчас и в будущем, всегда теперь будет ассоциироваться с Маринкой, в животе которой бьется, задыхаясь, ребенок. Что бы ни случилось, порежет ли Ирочка палец или ударит приоткрытой дверцей шифоньера лоб, моя память услужливо нарисует картину: блестящий от крови пол, лежащая на нем женщина, а в животе ее, жалобно постукивая и моля о помощи, трепещет дитя.

Если бы Молчанов и Старостин знали этим вечером, на что я готов и как их ненавижу, они решили бы подумать об этом завтра, потому что сегодня думать об этом им вряд ли бы захотелось.

С Ириной действительно было все в порядке. Она накормила меня и мы вместе отправились спать. «Что случилось?» — спросила она, заметив, что я подрагиваю. Полстакана коньяка ситуацию не поправили, меня потряхивало, как при малярии. «Переутомление», — ответил я, хотел добавить, что пора съездить к морю, но тут же осекся, потому что какое уж тут может быть море…

Утром, сразу после часового заседания в конференц-зале, я сгреб со стола портфель и направился в офис Молчанова. Мое появление он воспринял спокойно, хотя в глазах его появилось то выражение удивления, какое появляется у людей, увидевших в окне вагона между тысячным и тысяча первым мелькнувшим столбом корову.

Ему нужно отдать должное. Отреагировал он достойно — тут же показал на стул и кнопкой вызвал Леонидаса. Эту невозмутимость я тут же отнес на счет его удовлетворения: наверное, он только что хотел идти за мной, а тут вдруг такая необходимость отпала.

— Ну? — выдавил я.

Молчанов вскинул удивленные брови и посмотрел на меня долгим взглядом.

— Что «ну», Герман?

— Хорош дурака валять. Давай, показывай снимки.

Посмотрев по стенам, словно ища у них поддержки, он пожал плечами и полез в ящик стола. Вот, сука…

Поиграв с колодой цветных фото, я бросил их на стол.

— Эти я уже видел. Давай, показывай новые. С Тополевой.

Почесав кончик носа всеми пальцами правой руки по очереди, он покачал головой.

— Что случилось, Герман? Вы на себя не похожи. Какие снимки, с какой Тополевой?

Расхохотавшись, я бросил портфель на стол и посмотрел на немого Леонидоса, вносящего паривший поднос.

— Молчанов, снимки, где я стою в квартире Марины, где я сотрясаю проклятьями двор, где я ступаю по луже крови…

Начальник СБ поиграл щекой и кивнул Леонидосу, чтобы тот пропал.

— Какая Марина, Чекалин?

С отвращением чувствуя, что меня снова начинает трясти, я уложил руки на стол и с ожесточением заговорил:

— В квартире Марины, бывшей сотрудницы статистического, которую вы вчера прирезали за минуту до того, я вошел. Хватит играть со мной в подкидного, Молчанов! — кровь отхлынула от моего лица. — Скоты, она же на сносях была!.. Тебе я нужен?! Почему же ты других режешь?!

Он долго смотрел на меня, и со стороны, не зная Молчанова, могло показаться, что он пытается что-то сообразить или вспоминает номер телефона срочной психиатрической помощи. Чтобы картина не выглядела однобоко и неубедительно, он добавил следующий набор действий: откинулся на спинку кресла, снова вернулся, провел рукой по лбу и только потом покачал головой:

— Ты был в квартире Зигмунтович и видел ее мертвой?

В меня вселился бес. Я рассмеялся:

— Нехорошо! Нехорошо, Молчанов! Разве можно юриста за идиота выставлять!

Он поморщился и потряс кистями, как если бы играл на пианино.

— Черт возьми! Я на самом деле ничего об этом не знаю! — повысил он голос. — Тебе не пришло в голову, что после Менялова мне что-то скрывать от тебя как бы глупо?

На меня вылили ведро воды. Меня не нужно выставлять за идиота, потому что я и есть тот идиот. Побывав в квартире Маринки, я там натоптал, позвонил в «Скорую», оставил свой почерк и как минимум двадцати ее соседям предложил принять участие в конкурсе на составление фоторобота на приз начальника МУРа.

— Но она мертва… — хрипло проговорил я, не догадываясь, что выгляжу глупо.

— Наследил? — тревожно полюбопытствовал Молчанов.

Мне не хочется говорить то, о чем я только что подумал. А Молчанов поднял брови и покачал головой.