Andrew Лебедев - Гаs

Сухинин глядел на нее и раздумывал, пытаясь отгадать, рада она или наоборот раздосадована столь ранним его приездом сюда в дом на реке Десне? В дом, по которому еще летал дух Игоря Пузачёва.

– Водки хочешь? – спросила Вероника, когда они поднялись в малую гостиную.

Сухинин пару раз бывал здесь и знал, что есть еще и большая малахитовая гостиная и турецкая кальянная, и библиотека-курительная с прекрасным видом из окна на излучину Десны и на широкий плес, что открывался за изгибом реки.

– Нет, не хочу, – как можно мягче отказался Сухинин, – если только ты сама будешь.

Вероника не ответила.

Как-то очень естественно упала вдруг в кресло. Не села, не плюхнулась, а просто упала всем телом, всей спиной в большое мохнатое кресло возле камина.

"Наверное, это тренированный и отрепетированный жест", – подумал Сухинин. И ревниво представил себе, как Игорь Пузачёв подходил к ней сзади, как простирал руки, как накладывал свои ладони ей на грудь.

– Знаешь, Митрохин спросил меня, что я собираюсь делать с акциями? – не то, интересуясь мнением Сухинина, не то, просто делясь с ним, сказала Вероника.

– Акциями? – переспросил Сухинин.

– Ну да, акциями, что у Игоря, – пояснила Вероника.

– Да, у него ведь одиннадцать процентов, – кивнул Сухинин.

– Ну, так я сказала, что я не знаю, – пожав плечиками, сказала Вероника, – потом если мне вступать по закону в наследование, то это не раньше, чем через полгода.

И тут Сухинина словно током прошибло.

Мама родная, как же он раньше то не сообразил, ведь грядет Совет учредителей и заключение договора с немецкой фирмой Райн-Гельт-Гас-Интернациональ…А ведь и совет директоров и заключение договора не рассчитывали на смерть Игоря, это форс-мажор.

– Митрохин сказал, что для успешного подписания договора, им нужны гарантии, что Игоревы акции останутся в контролируемом советом пуле, – сказала Вероника.

– И, – выдохнул Сухинин.

– И предложил мне объединить с ним то, что я получаю по наследству, – тихо сказала Вероника.

– Это как? – недоуменно, спросил Сухинин.

– Пожениться, – просто ответила Вероника.

– Но ведь он…

– Это не проблема, ты же понимаешь, – нараспев протянула Вероника.

И сердце забилось неровно,

И с горечью вымолвил я:

– Прощай, Вероника Петровна, -

Неспетая песня моя!

В шесть приехал Митрохин, и с ним больше половины ожидавшихся гостей.

– А жалко, что Андрюхи Бакланова нет, – посетовал Митрохин, свойски на бандитско-православный манер целуясь с вновь-вошедшими.

С Сухининым они тоже расцеловались.

"Judas, Must You betray me with the kiss?"* – вспомнилось Сухинину, когда их с Митрохиным щеки трижды соприкоснулись.

– Да, Андрюха сейчас в Америке.

– А что слышно про него?

– Вроде как упакован, фирма, бизнес, розовый кадиллак.

– А ведь был комсомольским заводилой.

– Комсомольским главарём.

– Комсомолистом.

– А помните, мы один раз напились, на третьем или на четвертом курсе, напились в комнате, которая была за профкомом закреплена, мы там обычно газету факультетскую рисовали и перед факультетскими вечерами самодеятельность репетировали.

– Ага, помню, это на третьем курсе было зимой после каникул.

– Точно, мы все напились, а Игорёха Пузачёв сел за пианино и стал петь куплеты:

"пароход плывёт, прямо к пристани, будем рыб кормить коммунистами, а пароход плывет а дым все кольцами, а будем рыб кормить комсомольцами". И тогда Андрюха Бакланов ворвался, красный весь, аж налился от злости, и как заорет, – вы, что себе позволяете, да вас всех не только из комсомола, вас всех из института… * Judas, Must You betray me with the kiss – строчка из знаменитой рок-оперы Ллойда-Вебера "Иисус Христос – Суперзвезда" (Иуда, неужели ты должен предать меня через поцелуй?) – Точно, было такое, Андрюха наш по комсомольской линии пошел, а гляди-ка, первым в Америку умотал!

Очевидно позабыв о скорбном поводе встречи, гости оживились, у них по-молодому заблестели глаза, все вновь ощутили себя там, на третьем курсе Горного института, когда можно было всё. И курить натощак, и пить портвейн не закусывая, и не думать о последствиях обострения язвы.

Сухинин тоже вспомнил этот случай с пианино в профкоме, но память повела его по другим коридорам ассоциаций, вспоминая как пьяные и осмелевшие щенячьей смелостью глупых третьекурсников, что, едва сдав зимнюю сессию, возомнили себя ветеранами, которым уже все можно, они не понимали, что им еще ничего нельзя, а вот Андрюха Бакланов понимал. И Игорь Пузачёв тоже быстрее всех понял. Кстати, не тогда ли в ту сессию он перевелся на экономический?