Andrew Лебедев - Гаs

Но главное. Но главное, ему всегда хотелось наверстать упущенное и недополученное сияние невидимого света, тайным, ощущаемом только им, исходившего от Вероники. От ее тела, от ее лица.

И гуляя по ночному Ленинграду, дыша его стопроцентной холодной влажностью и не желая при этом укрывать шарфом свою горячую нараспашку грудь и упорно, не взирая на первый снег не желая надевать шапки, в самых сильных и искренних своих мечтах, он хотел чтобы она сопровождала его во всех его прогулках и гулянках. И делила бы с ним радостные детские восторги вернувшегося ленинградца, улыбающегося львам на Биржевом мостике и пьяно желающего облобызать коней на Аничковом мосту.

А она вряд ли поняла бы его.

Потому что не уезжая и не теряя, нельзя понять радость возвращения и обретения.

Нельзя понять, что опьянение городом возникает только после долгой с ним разлуки.

Но тем не мене, он всегда мечтал о том, чтобы Вероника была рядом. Не там – в тундре, где ей не место, а здесь, в Питере, когда он с полными карманами денег возвращается в город с далекого Таймыра.

Как-то он пришел на вечеринку к Пузачёву. Был его Пузачева День Рожденья. Он опоздал. Пришел на час позже назначенного. Почему-то решил, что так будет удобнее. Удобнее встретиться с ней, с Вероникой.

Еще на лестнице было слышно, как в квартире гремела музыка.

Он снял пальто и бросил его на пол, потому как вешалка и так была беременна двумя десятками курток и шуб. Сунул в руки пьяному Пузачёву бутылку дорогого коньяка и холодный с улицы прошел в гостиную. Там была она.

Сухинин выпил предложенную штрафную, какая-то девушка заботливо наполнила его тарелку шпротами и оливье. Выпитый коньяк и квартирное тепло разогнали разбушевавшиеся старые дрожжи, и он опьянел. Сильно поплыл головой. По кругу, по спирали, по диагонали, потом вверх и вниз…

Та девушка, которая подкладывала ему оливье, пригласила Сухинина на танец.

Скупой мужской слезою рыдал медленный Род Стюарт. И не дожидаясь, покуда музыка доиграет, Сухинин вдруг резко разорвал кольцо нежных рук, сомкнувшееся у него на затылке и побежал рыская по закоулкам квартиры, побежал искать её. А как известно, кто ищет, тот находит.

И он нашел.

В v-образном развале её белых нежных стройных ножек увидал грубую жопу…

Жопу Пузачёва.

Интересно!

Некоторые считают, что фактически пережив своего врага, они тем самым как бы совершают акт мести… Но разве так? Разве это правильно?

– Знаешь, как по французски расшифровывается Тэ-Жэ-Вэ? Думаете, "Тран Гранд Витэсс"* – Бакланов с задорной подковыкой поглядел на Сухинина и Веронику, – на самом деле это расшифровывается, как "Тран де Гранд Вибрасьён"** Сказал, и сам засмеялся своей шутке.

Сноски:* Tran Grand Vitesse – Высокоскоростной поезд ** Tran Grand Vibration – Поезд большой тряски Хотя, едучи от Парижа до Марселя, Сухинин особой тряски не почувствовал. Зато почувствовал невидимые лучи, что исходили от тела и лица Вероники. А сама Вероника совершенно по-детски спала в своем кресле, спала наклонив свою белокурую головку на выступ подголовника. Губы ее были слегка разомнуты, и Сухинин, вглядываясь в ее лицо, казалось даже видел потоки воздуха. Холодные, втягиваимые ею со вздохом, и теплые, исходящие из её лёгких при выдохе.

Шиза, – подумал Сухинин и принялся глядеть в окно.

Бакланов не спал. Он все время нес какую-то чепуху.

– Знаешь, в Америке врачи не рекомендуют мужчинам, кому за сорок пить молоко, – трендил Бакланов свою нескончаемую белиберду, – а я вот врачей не слушаю, и пью, потому что в молоке кальций, а кальций, если его не давать организму, вымывается с мочой и тогда возникает угроза остеопороза, и как следствие опасность перелома шейки бедра.

– Боишься помереть, – усмехнулся Сухинин.

– Боюсь не помереть, а боюсь остаться привязанным к креслу каталке инвалидом, – парировал Бакланов.

– Наверное, до старости трахаться хочешь, – снова усмехнулся Сухимнин.

– Именно хочу, – кивнул Бакланов, – потому что лучше трахаться, так как в этом есть истинное качество жизни, чем жить иллюзиями и онанировать, как ты.

– А я понял, что означает фамилия Бакланов, – сказал Сухинин.

– Ты уже говорил, – отмахнулся Бакланов, – ты говорил про своих зэ-ка.

– Нет, я и без моих зэ-ка сам понял, – сказал Сухинин, – бакланить, это молоть всякую чепуху, вроде тебя.

Они замолчали и сохраняли молчание вплоть до самого arrivait.