Andrew Лебедев - Скотство и чуть чуть о плохих грузинах

– Хаммер, еп твою мать, – ласково крутя рулем, отвечала Маринка.

Машина тем временем неслась по внутренней стороне МКАДа.

– А куда мы направляем нашу дистанацию? – икнув поинтересовался Максим.

– Chez moi, – коротко ответила Маринка и еще покрутив рулем, добавила, – не к тебе же, еп твою мать, так что расслабься и тихо сиди.

До самого конца поездки Максим спал, хрюкал, пукал и пускал пузыри.

Второе пришествие в себя застало его уже в розовой спальне.

Помнил, что самое большое впечатление на него произвела Маринкина татуировка. По внутренним сторонам бедер, в промежности, цветной тушью у нее были наколоты две сотенные банкноты в натуральную величину, да причем так ловко и мастерски наколоты, что всякий раз поглаживая благообретенную подругу в интимных ее местах, он ловил себя на рефлекторном желании содрать пару сотенных и спрятать их под матрац.

– Что? Нравится, сокол мой ясный? – спросила Маринка и властным движением сильной руки нагнула его голову к себе таким образом, что обе татуированные купюры американского казначейства оказались как раз на уровне Максимкиных ушей.

По утру Максимка обнаружил себя плашмя распластавшимся поверх черных шелковых простыней.

– Только черепа с костями на такой простынке не хватает, – подумал Максим, – хороший бы флажок для пиратского кораблика бы получился.

Простыни имели свойство сильного скольжения, и спьяну Максимке стоило большого труда, чтобы перевернуться с брюха на спину.

Он был в постели не один.

Рядом простерлось длинное спящее тело девушки баскетбольного размера.

Сноска: ("ко мне" (фр)) – Ничего себе! – присвистнул Максим, – куда же я вчера в баре смотрел, когда знакомился? Или она на стуле сидела, когда я ей презентовался?

– Ты помнишь, я тебя пидора до машины из бара на себе тащила, как Ленин бревно на красном субботнике! – приоткрыв один глаз, надтреснутым голоском пропела высокая барышня.

– Не, не помню, – отозвался Максим и тут же поинтересовался, покуда не забыл, – а у тебя тут из удобств пиво в холодильнике имеется?

– Dans bas, ou dessue, – ответила девица и захлопнула красивый карий глаз, прикрыв его волоком ресниц.

Пришлось вставать и искать трусы.

Максиму было как-то неловко расхаживать по дому дезабилье.

Трусы нашлись только девчачьи.

Максимка долго думал, но надевать розовые стринги не стал, и пошел в чем есть.

Но так как попал он в это спальное помещение в состоянии полного беспамятства, оттранспортированный из автомобиля таким же образом в виде ленинского бревна, то путешествие в задверное пространство имело теперь для Максима такое же познавательное значение, как путешествие Марко Поло в Китай или поход Васко да Гама в Вест-Индию.

Тера Инкогнито предстала сознанию Максима Тушникова сперва в виде широкого светлого коридора с красным по полу ковром, что заканчивался лестницей с белыми, отделанными бронзой гладкими перилами – хоть садись верхом, как в школьном детстве, да съезжай с ветерком.

Памятуя наставление баскетболистки, Максим начал осторожный спуск. От похмелья кружилась голова. Не надо было мешать текилу с шампанским, ой не надо.

Лестница привела Максимку в громадный холл с пустым холодным, отделанным белым генуэзским мрамором и уральским малахитом камином.

Максим зябко поежился, огляделся, но холодильника с обещанным пивом не увидал.

Тушников с минуту помежевался, идти, продолжать свои географические исследования, или положить экспедиции конец и возвращаться с неутоленной жаждой в постель к красавице-баскетболистке. Но жажда взяла верх над иными сексуальными сомнениями, и утопая по щиколотку в мягком ворсе ковров, Максимка двинулся дальше.

Так, шаг за шагом, Тушников проследовал через большой зал инкрустированного паркета и с расписным плафоном, что из-за зеркал по стенам и из-за белого рояля в углу напомнил Макимке балетный класс, потом босыми своими ногами Максим прошлепал через пару гостиных с шелковыми обоями, уставленных новенькой мебелью, fabricue под матёрый антиквариат Х1Х века, но нигде… Нигде он не заметил и намека на холодильник.

Хотелось сделать пи. И Тушников уже было, грешным делом, начал примеряться к какой-то вероятно чрезвычайно древней вазе, как вдруг, страшная мысль пронзила его пораженный винными испарениями мозг. Он заблудился. Он не найдет дороги назад.

– Вот, дурак, надо было как в кино про индейцев, крестики и стрелки мелом на стенках рисовать, – пробормотал Максим, пуская теплую струю сильного утреннего напора в жерло этрусской вазы…