Фредерик Бегбедер - Windows on the World

– You're not on my «to do» list. Отвали, мужик. Сегодня вечером охочусь я. Scram! Beat it! [93] Тебя нет в моей программе… Отвали (англ.).

– Кофе и такси, пожалуйста. (Да нужны мне твои сиськи! Одна эрекция, а больше ничего. Так что катись со своими сандалиями. Меня не колышет.)

Может, удовольствие вытесняет страх? Интегристы дезинтегрированы. Действие их угрозы оказалось прямо противоположным тому, на какое они рассчитывали. Гедонизм достиг предела. Вавилон жив! Ни одна женщина не закрывает лица – наоборот, все бегут в ресторанные стриптизерши, играют в жмурки, ласкают коллег по офису и целуют первых попавшихся мальчиков на вечеринках. Новые Безумные годы стартуют разгулом, покуда кто-то где-то бомбит дальние страны. Люди ласкаются, смеются, и террор разлетается вдребезги. Терроризм никого не терроризирует; он придает силы свободе. Секс пляшет со смертью. Здесь нет победителей, только проигравшие вроде меня. Когда я возвращаюсь в китайское кабаре транссексуалов («Lucky Cheng»), они запевают трогательную песню на мотив «Happy birthday to you»:

– Happy blow job to you! Happy blow job to you! [94] Пососи на здоровье! (англ.)

Бородатые многоженцы, обкуренные гашишем, вознамерились учить нас добродетели? ОК, парни, вы выиграли, будем жить как вы: все будем многоженцы и наркоманы! Разочароваться всегда успеем. Мы хохочем как одержимые и тут же впадаем в тоску. Вот так и живем.

Самолет горел под нами уже три четверти часа, и тут Джерри сказал, что хотел бы стать мухой.

– Ты спятил? – завелся Дэвид. – Ты когда-нибудь видел муху на стекле? Бьется во все стороны как полоумная, а вылететь не может.

– Он прав, Джерри. Незачем тебе становиться мухой. Ты уже муха, и я тоже. А Дэйв у нас комар. Ну, давайте жужжать и биться о «Windows»!

И я начинаю гудеть как оса и метаться во всех направлениях. Ошарашенное лицо Лурдес. Растерянная физиономия Джерри. А потом наконец награда: смех Дэвида, он делает себе на лбу усики из белой салфетки. Лурдес хлопает, Джерри присоединяется к нам, и мы жужжим хором, налетая на стены. Энтони удачно выбрал место. Это помещение более или менее изолировано от остальной башни, покуда все отверстия заткнуты. Лурдес приникает ухом к выходу на крышу. Время от времени она велит нам помолчать и слушает, не высаживают ли с вертолета спасателей. Но все, что мы слышим, – это скрежет плавящихся стальных балок, рыдания обожженных и глухой, гнетущий рокот пожара. И тогда Дэвид-москит снова заводит свое ж-ж-ж, и жалит брата пальцем, и хоровод начинается снова.

Еще минута умирания.

Путешествие в Америку – великая французская традиция, начало которой положили Шатобриан и его племянник Токвиль. Мы любим взирать на американского колосса с насмешливым восхищением. В XIX веке был романтизм и скво. В XX – рождение мирового капитализма и общества потребления (Нью-Йорк Морана и Селина). В XXI мы прекрасно чувствуем, что в системе нелады и что, если хотим понять, как исчезнем с лица земли, нужно подняться пешком по Бродвею под дождем. Потрепанные жизнью функционеры лежат посреди улицы на деревянных станках, и китайцы массируют им затылок под сенью киноафиш. Вместо секс-шопов выросли Дисней-сторы. Жидкокристаллические рекламы кока-колы сломаны: кроваво-красный логотип нервно мигает, словно испорченный стробоскоп. Чего хочет эта промокшая толпа? Деньги перестали быть ее божеством. В 1925 году по этому самому проспекту поднимался Луи-Фердинанд Селин; он упоминает об этом в «Путешествии на край ночи» в 1932 году:

«Весь квартал полон золота, настоящее чудо, это чудо даже слышно через двери, слышен хруст перебираемых долларов. Доллар становится все легче, настоящий Святой Дух, драгоценнее крови».

Теперь все не так, никто больше не молится на баксы, людям они надоели, но люди не знают, как жить иначе, и вот они чешут репу, делают массаж, обманывают жену с любовницей, а любовницу с мужиком, они ищут любви, покупают банки с витаминами, жмут на газ, сигналят, да, вот это и есть всеобщий отчаянный бег, они сигналят, чтобы все знали, что они существуют.

Отношения Франции и Америки – длинная история; сейчас она слегка заглохла, но, быть может, пришло время ее реанимировать. Франция снова может помочь, если моя страна хоть на что-то годится. Франция не мать Америке (мать – Англия), но может претендовать на роль крестной. Знаете, это такая старая усатая тетка, которую видишь лишь по большим праздникам, у нее плохо пахнет изо рта, ее немного стыдишься и чаще всего забываешь о ее существовании, но время от времени она напоминает о себе отличным подарком.