— Директор клиники, — вмешалась ее мать, — сказал Флор, что она совсем такая же, как его пациенты.
Юная актриса смущенно засмеялась, а я заметил:
— В данных обстоятельствах это лучший комплимент.
— Я очень боялась за эту роль, — сказала Флор, — но потом провела час с небольшим в клинике и заметила, что почти все женщины там абсолютно спокойны. Тогда, — она застенчиво улыбнулась, — я тоже успокоилась и проговорила текст, который вы для меня написали.
Подлинное произведение искусства всегда выглядит так, словно создано без труда, и само это впечатление является лучшим доказательством обратного. А также того, что это твое призвание — быть актрисой.
В этот вечер мы ужинали с Хаиме и Мартитой в ресторане на Диагонали, и Хаиме был очень расстроен. Он заявил, что недоволен тем, как идут съемки. Я удивился — ведь Флор де Бетаниа играет блистательно.
— Она-то очень хороша, — с улыбкой ответил он. — Но ведь у нее не главная роль.
— А-а-а, — промычал я.
— Вот вам и «а-а-а», — передразнила меня Мартита. Я взглянул на нее, и она попросила:
— Дайте мне, пожалуйста, американскую сигарету. — И, когда я щелкнул зажигалкой, она нарочно закашлялась и произнесла: — Слишком крепкие для моего горла, — то есть текст, написанный Хаиме для священника Хасинто, расхожая шутка у испанцев. (К американским сигаретам здесь давно привыкли, они куда слабее испанских.)
— Напрасно вы не стали актрисой, — заметил я, но она покачала головой и ответила:
— Нет. Кто актер, так это вы. Кстати, почему вы всегда разговариваете только с Хаиме, а со мной — нет? Вы что, любите только мужчин?
Она шутила, но не совсем. Я уже не в первый раз слышал от нее этот упрек. Когда они подарили нам великолепную иллюстрированную книгу об Испании, я сначала попросил Хаиме надписать ее, а потом уже вспомнил о Мартите. «Вы всегда смотрите только на него, — заявила тогда она, — а на меня никогда».
Я принял вызов, и некоторое время мы продолжали эту игру. Хаиме слушал нас не без любопытства.
— Я с удовольствием смотрел бы на вас, а не на него, — сказал я, — потому что вы куда симпатичнее, но тогда Хаиме будет ревновать.
— А вы очень «секси», — сказала она, пользуясь английским словом, которое стало теперь испанским, французским, итальянским, шведским и вообще интернациональным.
— Благодарю, — ответил я. — Но для меня вы староваты.
— Мне же всего семнадцать!
— С ума сойти, а я думал не меньше тридцати.
— Может, вы и «секси», но женщины вас не интересуют.
— Ясно, — ответил я, поворачиваясь к Камино.
— Вот видите, — сказала она, — вам больше хочется разговаривать с ним. Как только Сильвиан это переносит?
— Она и не переносит, — сказал я. — Почему, вы думаете, она осталась в Касабланке?
— Встретила араба, — предположила Мартита.
— Вы видели, до чего она была ужасна в эпизодах в сумасшедшем доме? — Хаиме имел в виду юную Марию.
Что правда, то правда. Когда директор клиники, который оказался великолепным актером, и доктор Фостер расспрашивали блаженную, Мария словно наблюдала за игрой в теннис: поворачивала голову то направо, то налево, и при этом на ее удивительно красивом лице не появлялось даже намека на какую-то мысль.
— Я надеялся, что она сжалится над этими несчастными — она ведь женщина — и сострадание отразится на ее лице, — сказал я.
— Она интересуется только собой, — возразила Мартита. — Как вы и Хаиме.
Камино объявил, что в понедельник я свободен, и у меня не оказалось никакого предлога, чтобы улизнуть из номера в три часа дня. Дело в том, что в воскресенье вечером, когда я вернулся в гостиницу, около лифта меня поджидал человек, рассказавший мне ранее о журнале.
— Вы получили мою записку? — спросил он. — Получил.
— Может быть, вам это неудобно?
— Нет, отчего же.
— Тогда мы придем, — заключил он, и я ответил:
— Очень хорошо.
— Он так хочет с вами познакомиться. Говорит, что вы — метр.
— Кто?
— Он прочитал вашу книгу «Антисевероамериканцы» и считает, что вы — метр.
«Совсем, наверное, спятил парень», — подумал я.
Но он не спятил. Он и вправду заявил, будто в жизни не читал ничего более значительного, чем мой роман, тем не менее оказался вполне разумным, знающим и мыслящим человеком. Разве что читал мало романов.
Он был весьма привлекательный, лет двадцати восьми, элегантный, хоть и безработный.
— Где вы откопали мою книгу? — спросил я, после того как из бара принесли напитки. Его друг и я пили джин с тоником, а он — апельсиновый сок.
Читать дальше