Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

– Ты что, с ума, что ли, сошла? – ошарашенно спросил он.

– Доктор, миленький, извини, извини, что вмешиваюсь в твою личную жизнь, но, пожалуйста, сделай это для меня! Пожалуйста! – заныла она тоненьким голоском.

– Марин, я сейчас обижусь. Зачем ты так?

– Да потому что я должна, наконец, убедиться, что ты нормальный мужик! Что ты человек, который звучит гордо!

– Мне тебя одной вполне хватает! – попробовал отшутиться, отмахнуться Лева.

– А я не верю! – с вызовом сказала Марина. – Я тебя слишком хорошо знаю! Ты все время думаешь, думаешь… Об этом. Хватит думать! Надо действовать! И потом, доктор, нашим отношениям нужна проверка! Что же это за отношения без проверки… Должна же я, наконец, узнать, как ты ко мне на самом деле относишься.

– Марин… – серьезно (с максимальной серьезностью, на какую был способен) сказал Лева. – Пожалуйста, не говори со мной больше об этом. Это глубоко несчастный человек. Глубоко несчастный. Понимаешь? Меня это, в конце концов, коробит.

– Правильно! Несчастный! Несчастный она человек! – не сдавалась Марина. – Ей это сейчас просто необходимо. Как лекарство! Но главное не в этом. Доктор, поверь мне, простой русской бабе, мужем битой, врагами стреляной, – тебе это необходимо тоже!

В тот раз он грозно замолчал, засопел, ушел на кухню заедать и запивать неприятные эмоции, и разговор как-то, хотя и с большим трудом, удалось замять, но Марина возвращалась к этой теме снова и снова, постоянно расспрашивая его, как там развиваются отношения, а что он сказал, а что она сказала, и он волей-неволей стал посвящать ее в Дашины проблемы (но не в свои), и Марина вроде даже ими прониклась, и вдруг сама заехала в его институт – познакомиться с Дашей, потрепаться, потом вдруг передала ему эту чертову книгу. Для нее.

Это была, конечно, абсолютно беспроигрышная стратегия – и Лева восхищался тем, как Марина смешно и просто лечила его от этой навязчивой зависимости, от этой его душевной паники, но паника, увы, совершенно не проходила, а только увеличивалась день ото дня.

Кстати, Калинкин тоже его постоянно спрашивал про Дашу, мол, когда возобновятся официальные свидания с Петькой, как вообще дела, как перспективы, и тоже, в свойственной ему издевательской манере, намекал на то, что, если они с Дашей окончательно сольются в едином порыве и он перейдет на ее сторону – как друг и как его личный психолог он просто обязан предупредить его об этом заранее.

Грусть про Дашу.

Что за чертова грусть? Что за болезненное раздвоение сознания, в такой, в общем, совершенно типовой для него ситуации – ну легкий флирт, шуры-муры, разговоры, чего так напрягаться-то? Что за тяжелая, нелепая, непроходимая паника?

Чем более он становился нелеп и бессвязен в отношениях с ней – тем больше ему хотелось продолжать всю эту нелепость. Хотя она становилась, вот как сегодня, порой просто уже невыносимой.

Но почему-то он очень боялся – любого прямого слова, звука, движения, взгляда. Очень боялся в чем-то признаться или услышать ее признание. Очень боялся ее легких уколов, легких провокаций – когда не отвечать уже было нельзя, неприлично, не по-мужски, но он не отвечал, уходил, ускользал снова и снова. Он очень боялся перейти ту грань, за которой его ждала полная неизвестность.

Откуда в нем взялся этот страх?

Почему он был внутренне уверен, убежден, что жизнь его, с таким трудом вошедшая после отъезда Лизы и детей в мало-мальски нормальное русло – сразу рухнет, если это случится?

И тут опять возникала тема детей, его страх потерять их навсегда, и много разных тем, и главное – тема Лизы, которую он по-прежнему, хотя это и было странно в его ситуации, бывшей женой не считал, и он крутился в этих трех соснах, как раненый медведь, крутился, пока… не вылез на Октябрьской и не пересел на кольцо.

И шел по переходу, в духоте, в тесноте, и двигал ногами, и качал головой – и вдруг мысли переменились, слава богу.

И он вспомнил их с Дашей разговор – про прогулку. Ее фантазии о том, как она могла бы гулять со своим ребенком по парку.

Дело в том, что эти ее слова про прогулку попали прямо в точку. Пару недель назад он гулял с Калинкиным и с Петькой в Филевском парке культуры и отдыха, кормил уток, жрал мороженое, выпускал в воздух воздушные шарики, все чин-чинарем.

Потом Калинкин с Петькой поехали на метро осматривать Красную площадь. И он тоже поехал с ними.

Вернее, на Красную площадь он не поехал, просто прокатился на метро до «Александровского сада», до бывшей «Калининской», по Филевской ветке, – было солнечно, метро идет по воздуху, потом, после «Киевской», по мосту – и в этом солнце, в этих бликах, он увидел абсолютно счастливое лицо Калинкина и вдруг подумал: а может, так и надо? Так и должно было быть?