Андрей Неклюдов - Я – контрабандист

Неподалеку от Техаса я остановился на перекрестке двух улочек, раздумы–вая, куда мне направиться. Оглядываясь по сторонам, я среди размеренно бредущих прохожих заметил стоящую в такой же, как и я, нерешительности девушку. Я принял ее за школьницу, до того она была тоненькая, с прямыми черными волосами, с сумочкой-портфельчиком через плечо. Мы встретились взглядами, и она, хмыкнув чему-то, быстро отвернулась. Мне это показалось забавным, и я шутливо, подражая «мадамам» из «Голливуда», спросил:

– Почему «ха-ха»?

– За-блу-димся? – с усилием по-русски ответила кореянка, смешливо глядя на меня.

Минуту спустя мы уже шли рядом. Ветер подталкивал нас в спину. Через несколько мокрых кварталов я выяснил, что Чун Ли (так звали девушку) – студентка, что она живет и учится в Сеуле, изучая в университете русский язык и литературу.

– У меня есть… мечта… – приподняв глаза к небу, едва ли не по слогам излагала она свои мысли, – изучать… изучить русский язык совершенно… совершенство.

(Никогда не предполагал, что у кого-то в азиатских странах может быть такая мечта.)

Пока же о совершенстве говорить не приходилось. Перед тем как что-то промолвить, моя спутница тихонько шевелила губами, вопросительно взглядывала на меня, словно ожидая подсказки, и иной раз смолкала на половине слова, прижав губы пальчиком. Но это, казалось, лишь прибавляло ей обаяния.

Как я понял, она приехала в Пусан впервые, так что мы с ней одинаково плохо ориентировались. Тем не менее, мы пешком достигли раскинувшегося по предгорьям парка района Чагалача. Там мы поднимались и спускались по бесчисленным каменным лесенкам, среди буйной растительности, любуясь видом города, просторной бухты и синеватых скалистых островов. И где бы мы ни находились, нас повсюду настигал влажный, пахнущий дождем и океаном ветер. И оттого, что рядом со мной была девушка, жительница этой страны, все вокруг уже не казалось мне чужим, как прежде, словно ее связь с этой землей передавалась каким-то образом и мне.

На крохотном, прилепившемся к уступу балкончике на развороте лестницы мы сфотографировали друг друга. На получившихся впоследствии слайдах ветер разметал волосы Чун Ли, раздул пузырем ее тонкую блестящую курточку. Сам же я, сощурившийся, похож на корейца.

Потом мы сидели в чистом уютном кафе, ели разноцветное мороженое в пластиковых чашечках и беседовали. Наверное, со стороны наша беседа напоминала разговор глухонемых. Чун Ли, подбирая нужное слово, приоткрывала рот, шевелила пальцами рук и порой издавала тонкий звук, как если бы брала ноту.

Я по нескольку раз повторял одно и то же, усиленно жестикулируя.

– Вы любите… поэти? – спрашивала девушка.

– Петь?

– Нет, нет. Пети – нет, – с белозубой улыбкой трясла она головой. – Поэти.

– Стихи? – догадывался я.

– О, да, да! Стихи! – искренне обрадовавшись, она торопливо расстегнула свою сумочку-портфельчик, вытащила и развернула передо мной широкую тетрадь:

– Напишите, пожалуйста, ваше… лучший поэти… стихи, какой вы любите.

Я записал «Приморский сонет» Ахматовой и долго затем растолковывал, что означает «с неодолимостью», «ветхий», «скворешни» и о чем вообще стихотворение.

– Я буду изучать… изучить этот стихи и почитать моим друзья…

Было мне удивительно легко и приятно с ней, и ни разу даже не пришло в голову заговорить о коммерции или похвастаться перед ней количеством долларов, что я привез с собой в Корею, как хвастался я некогда перед Ём Ён Сон.

Расстались мы уже в сумерках у освещенной электричеством будки пропускного пункта причала. Девушка приблизилась ко мне вплотную (что за чудные духи!), приподнялась на цыпочки (я уже было решил, что она собирается меня поцеловать)…

– Ва-дим, – произнесла она в самое мое ухо, так что мне стало щекотно, – я… я хочу день сего-дня… не забывайти.

Тогда я поцеловал ее.

Кто знает, предоставь судьба нам с Чун еще несколько встреч, и, возможно, еще одной сентиментальной любовной историей стало бы в мире больше. Однако в мире куда больше историй, которые, не успев начаться, оборвались по воле обстоятельств.

Так и я, расставаясь с Чун, знал, что это, скорее всего, мой последний рейс в Корею.

Рано поутру отшвартовались и под все еще довольно резвым ветерком, треплющим расхлябанные брезенты и видавший виды флаг, покинули гавань.

В открытом океане нас встретила крупная остаточная зыбь, накатывающая большими пологими валами. Стулья ездили по полу каюты, а мы передвигались, держась за стенки. Но меня беспокоило другое. Мысленным взором я видел пустоту огромного помещения ВЦ и жалкую горку сложенных там моих мешков (всего около двадцати штук), как будто специально выставленных напоказ.