Анна Зегерс - Доверие

Шофер Фриц Клет, хорошо зная местность, сократил дорогу. Поехал не по автостраде, а по узкому шоссе, отделяющему виноградники от фабрики Хехстера. Что-то чернело вдали. Так это же Таунус, а не грозовая туча. Запахло лесом. Шофер, возвещая прибытие, дал громкий сигнал, точно в почтовый рог протрубил.

Нора с детской радостью побежала по дому и по саду разыскивать отца. О последней ссоре с ним она уже забыла. Нора была не злопамятна. Наоборот, великолепно забывчива. Кастрициуса она нашла в необычном для него месте. Он полулежал среди лиственниц, в каком-то причудливом, как ей показалось, шезлонге. Дурацкая садовая мебель, дурацкие подушки всех цветов радуги. Шезлонг желтый. Все приобретено за короткое время ее отсутствия. Подобные штучки есть и в Хадерсфельде. Но здесь пестрота отдает не то карнавалом, но то едкой отцовской остротой.

— Ну, доченька, — весело сказал Кастрициус, он тоже не помнил зла. И забыл об их размолвке.

Советник юстиции Шпрангер со скрытой неприязнью холодно поклонился Норе, поцеловал ей руку.

За столом в саду Шпрангер и Бентгейм, едва поздоровавшись, забросали друг друга новостями. Главный вопрос в первые минуты не возник.

— Да, после того, что вчера случилось. Уже с самого утра…

— Да, да, на Лейпцигерштрассе.

— Не только там…

— Но из Темпельгофа пожаров не было видно.

— Ближе к центру толпы слились, сошлись к зданию министерства. У них оно называется Дом Совета Министров. Запрудили всю площадь.

— Закрутило у них там, завертело. В Магдебурге, в Галле, в Гёрлитце, бог ведает где еще.

Кастрициус и Эуген молча слушали. Из кухни принесли завтрак.

— Сузи! — воскликнула Нора.

Сузи все еще помогала в доме.

— Да не называй ты меня фрау Бентгейм. Для тебя я осталась Норой.

Нора, бывая здесь, всякий раз повторяла это. Но Сузи решительно избегала такого обращения. Между ними ничего не осталось общего. Они больше не поют вместе. Уже лет восемь, а то и девять, как на крутом повороте истории и с помощью оккупационных властей рассыпался Союз немецких девушек.

— Господи, — сказала Нора, — не трудно тебе, Сузи, носить сюда все из кухни?

Широкая улыбка осветила красивые глаза и чуть озабоченное лицо Сузи.

— Трудно? Не на велосипеде же мне сюда ездить. — Она осторожно налила всем кофе.

— Мне не надо, — сказала Нора. — Я выпью с вами в кухне. Здесь говорят об ужасно серьезных вещах.

Когда женщины вошли в дом, Сузи сказала:

— Мой муж, Густав, считает, что теперь у нас опять будет единая Германия.

— Мой свекор утверждает, что наверняка, — ответила Нора.

За столом, так же медленно, как он выбирал между семгой, сардинами и другой закуской, Бентгейм сказал:

— События, о которых мы беседуем, вероятно, достигли высшей точки.

— Русские выслали танки. Были пострадавшие. Их будет еще больше, — сказал Шпрангер.

— Боже мой, — с молодой горячностью воскликнул Бентгейм и щелчком отшвырнул свой бутерброд. — Мы же и по радио и всякими другими способами обещали нашим друзьям в зоне помощь. А вы, Шпрангер, вы точно по учебнику читаете, простите, ох, бог ты мой. Американцы уж наверняка за Бранденбургскими воротами.

— Пустое, — спокойно, без тени обиды, скорее даже забавляясь ответил Шпрангер. — Десять минут назад я говорил по телефону с Берлином. Мой агент считает, что события еще не достигли высшей точки. И что завтра-послезавтра все вообще может успокоиться.

— Невероятно! — выкрикнул Бентгейм, словно не Шпрангер, а он сам прилетел из Берлина. — Разве мы не обещали им любую помощь? Они же ее ждут.

— По крайней мере эти передачи звучали, как обещание. Все мы за последние десять лет на собственной шкуре испытали разницу между звучными обещаниями и фактами. Американцы вовсе не так глупы, они не забыли угрозы, когда война на пороге. Сейчас они не хотят воевать. Из-за восточной зоны. Русские своей зоны не отдадут.

— Да что там! Если немцы на востоке взбунтуются и устремятся в наши объятия, что тут станут делать американцы? Да и русские ничего делать не станут, насколько мне известно.

У Шпрангера наконец-то развязался язык.

— Вполне допускаю, что есть русские, которые ничего бы не стали делать. Но решают те, кто вышлет танки. А это я называю кое-что делать. Вас злит, Бентгейм, что именно кусочек, столь любезный вашему сердцу, остался у русских. Мы, однако же, договор подписали, я хочу сказать, союзники его подписали. Это не обещание, это соглашение, письменное.

— Не навечно же! — воскликнул Бентгейм.