Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

— Назад! Назад, я сказал, Левитан! Там у двери стойте! Левитан, что вы вообще о себе думаете?? А??

Он на самом деле застал меня врасплох — я медленно вернулся к двери и встал там, скрестив руки на животе. Тот взбесился окончательно, ударил кулаком по столу и заорал:

— Вы будете стоять «смирно» передо мной, Левитан, или нет? «Смирно», я сказал!

Я убрал руки с живота и стал смотреть ему в глаза, пока тот не сдался. Когда он отвел взгляд, то прямо хрипел от едва сдерживаемой ярости, причину которой я не мог разгадать. Он говорил:

— Мы научим вас манерам, Левитан! На то, что вы себе позволяете, не осмеливается ни один осужденный в этом здании! Вы думаете, у нас нет средств для воспитания таких «элементов»? Вы кончите там! Там, где вам место, Левитан! — Он указал большим пальцем руки вниз в пол, как римский император на арене. Это его немного успокоило. — Почему вы сопротивляетесь надзирателям?

Я: что не сопротивляюсь. Он опять впал в бешенство, назначил мне наказания прямо по списку и с яростным «марш!» выгнал из комнаты. Надзиратель с недрогнувшим лицом и без слов отвел меня назад в камеру. Однако через несколько дней — «Левитан, возьмите все свои вещи!» и на склад, цепи, ожидание и все, что положено.

Остров попугаев, следовательно, в своем плавании я оставил за собой позади; как называется земля передо мной, я не знал, я назову ее по Конфуцию, единственному из философов учившему: есть на свете и неисправимо испорченные люди.

А тот начальник, или стоящие над ним, собственно, оказался мне полезен.

Я оказался в тюрьме на севере, в отделении, где еще не был, среди самых интересных осужденных. Прежде всего, там был арестант, хлебнувший наших тюрем с первого дня победы. У него я учился истории арестов с первого послевоенного дня. Еще там был информбюроевец, уже отведавший лагерей для «восточных деликтов» и — черт знает согласно какой логике — отправленный сюда, вероятно, благодаря какому-нибудь ходатайству. И иезуит, о котором я уже упоминал. Несколько «военных деликтов», все «ученые бестолочи». Да ремесленник, столяр, ходивший на работу и приносивший новости и товары из тюремного «большого света»; вскоре он спокойно рассказал мне, что собирает сведения о сокамерниках для администрации, но еще никому ничуть не навредил. Он не подписывался, но согласился на «сотрудничество» под жестким давлением.

От него я узнал, что есть несколько сортов тюремных доносчиков (он последовательно говорил «КаИДэ»). Свои доверенные есть у любого главного надзирателя отделения. Своя цепочка есть у каждого надзирателя-смотрителя в мастерских. У комиссара и начальника — у каждого — есть своя сеть, и один не суется в дела другого. И у референта по культуре есть свои информаторы. Затем есть еще такие осведомители бо́льшего калибра, к которым на допросы приезжают из центра, и администрация должна оставить их в покое. Столяр был доверенным начальника; нынешний начальник совсем ему не нравился, но он перешел к нему от предыдущего. Прежний относился к своему делу очень серьезно, а этот склонен ко всем современным порокам, корыстолюбец, гнущий спину перед вышестоящими, боящийся собственного персонала и безжалостный к осужденным, настоящая «сволочь».

В «Храме Конфуция» история арестов сначала вылилась у меня в шуточно-трагическую тираду, написанную на мелодию военной песни армии Роммеля в Северной Африке, которой меня научил человек, бывший там… Битвы армий очень бурны / перешли на эти тюрьмы. / Чистит тут Лука руины / стены под рукою сгинут, / разных видит осужденных, / тот — фигляр, тот — парень добрый. / Страшный клад они открыли: / кости в блоке «Цэ» отрыли; / и любой из тех скелетов / счастья многие ждал лета…

В первый год здесь были и женщины (потом их переместили в женскую тюрьму), и историк сообщает о рождении великих любовей, а также о тайных встречах узников и узниц, исполнявших какие-нибудь обязанности, благодаря чему имевших возможность передвижения по тюрьме (во всех дырах, в углах мастерских, по туалетам и в полумраке над санчастью. И в то же самое время уходили протравленные злобой ночные транспорты, чтобы грузовиками отправлять влюбленных туда, откуда нет возврата).

Распространена легенда о надзирателе-садисте, у которого фамилия была по названию какого-то животного, например, Овен. Тот очень любил лично выносить приговоры и тут же осуществлять наказание. Тому, кто ему не нравился, он устраивал экзекуции. Отводил того в подвал, в карцер и избивал. Он много пил и был особенно опасен по утрам, еще не протрезвевший с прежней ночи. Однажды он таскал на веревочке за собой по тюрьме дохлого воробья (привязав его пока живого за ногу на бечевку). Тогда еще было достаточно священников в общих камерах. Он пришел к себе и позвал из них первого, второго, третьего осужденного и требовал, чтобы «помазал птицу елеем и прочел все необходимые при этом молитвы». Одни отказались (впрочем, объяснив, что этого делать нельзя и почему), а другие со страху поддались, и это было для него большим развлечением.