Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Так и по моим стихам полиция прошлась довольно спокойно. Шелуха! Как заключенный я был несговорчив, и они не отступались, аминь. Я надрывался «как вошь на солнце» — они меня секли «по инструкции», аминь. Одни снаружи просили за меня, ведь я так болен, — шелуха! Одна подруга семьи, известная во всей стране актриса, попыталась убедить тогдашнего писателя номер один, у которого были связи на самом верху (с тех пор, как ему простили не совсем безупречное оккупационное прошлое), замолвить за меня словечко. А он — нет, «потому что у этого человека руки в крови» (тогда этот человек был очень «прилежен»; когда же наступила либерализация, снова начал «подстраивать свою биографию» культурным бунтарством). Мой дядя в Америке уже дважды разочаровался во мне. Первый раз — когда узнал, что я был в партизанах (тогда он писал мне по-английски черными чернилами, и только это было написано красными: «коммунизм не может победить из-за атомной бомбы, которая есть у нас» — on account of the atom bomb which we are in control ); а во второй — когда прочел в американской газете, что я попал в тюрьму как русофил и информбюроевец. Бедный разочарованный дядя даже не ответил моей матери, просившей стрептомицин для меня (тогда его у нас еще не было). Святого человека не заботило, подохнет ли одной красной свиньей больше или нет.

Для общественности собственной страны я был шпионом и такой разнузданной свиньей, что «все шлюхи бросятся за мной, если я еще когда-нибудь выйду на свободу». Русских я обидел на выставке их архитектуры, которую публично обозвал «кондитерская выставка». При этом со мной произошло то же, что с той женщиной в одной из пьес Салакру, которую люди видят нагой в ванной — и она говорит: «с тех пор я потеряла стыд». Хрен! и мировая мораль этой цивилизации!

Когда одиночество закрепляется в человеке как иной стиль жизни с четким ощущением «никто мне не нужен»; когда отработана управляемая реакция на окружение; когда побеждено нетерпение, но живость сохранена; когда человек засыпает, точно зная, о чем будет размышлять или что делать в тот момент, когда утром проснется; когда, короче говоря, человек начинает получать диплом в тюрьме, — он замечает, что и его влияние на окружение увеличилось. Первыми приблизиться к нему пытаются самые слабые, чтобы поднабраться силы, которую чувствуют в нем; последними приходят наиболее схожие с ним люди, а между ними — в его распоряжении целая палитра различных типов. Теперь надо расчетливо выбрать полезных людей, одних — как друзей, других — как врагов, которые также — если правильно выбраны — в тюрьме могут быть очень полезны. Глупый друг нанесет тебе больше ущерба, чем умный враг. Нужно также задействовать какого-нибудь правдолюбивого провокатора для своего «телеграфа в администрации».

После тщательных размышлений — из данного человеческого материала — в качестве «ближнего» я выбрал один младший «оккупационный деликт», скажем Сильво, который уже в заключении (с мая 1945) вырос из полуребенка в «старого арестанта». Чахотка медленно разрушала ему орган за органом, но он с невероятной витальностью сопротивлялся ей до самой смерти. У него были абсолютно все человеческие слабости — поэтому его можно было воспитывать.

Один дрессировщик (осужденный за убийство в состоянии аффекта) сказал: «Лучше всего можно дрессировать животных, у которых много слабостей, они должны быть пугливыми и жадными, чтобы подчиняться страху и ненасытности. Собаку и обезьяну можно научить черт знает чему. Самые неподходящие для дрессировки — животные с характером, например кошки. Дрессированная собака тебя — дрессировщика — никогда не укусит. Львы и тигры убивают позже или раньше любого дрессировщика, в первую очередь тех, кто использует силу. Однако посмотри на пса без воспитания и без хозяина: подхалим, бродяга, трус, которому равного не сыщешь, жрал бы человеческое говно, и ему все равно кого трахать — сучку или щенка. У кошачьих есть свое достоинство. Пес к хозяину подлизывается, кошка требует еды от него. Расположенья пса добиваешься, если строг с ним, кошки — если чешешь ее там, куда сама она лапой не достает». (Когда я позже читал книги о животных и о дрессировке, то нигде не нашел ни намека на мудрствования того человека.) Когда я спросил его, как случилось, что он в бешенстве убил, вместе с тем будучи столь внутренне упорядоченным, тот ответил: «Баба. Я пил. Я был плохо выдрессированным человеком, и она меня очень плохо дрессировала. Я разорвал ее, как тигр. Только не я сожрал ее — а она меня».