Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Я курил сигарету за сигаретой и тут же связался с соседом, оказавшимся настоящим мастером по установлению контактов. Мы быстро рассказали друг другу, кто мы, и обменялись новостями. На военном суде он получил двадцать лет, гражданский бы его «взвесил» (чтобы шея узнала, сколько весит его задница, как говорит Вийон). Жизнь ему спас защитник, в звании капитана. Собственно, арестовали его как курьера эмигрантского центра. Смягчающим обстоятельством было то, что он зарабатывал деньги не из-за преданности идее. Он был из очень бедной безземельной семьи с кучей детей. Он рассказал мне, что в эти дни вынесено уже несколько смертных приговоров. Осужден и один архитектор, которого я знал. И что русские по соглашению с американцами готовятся к вторжению в Югославию. Что начнут осуществляться ялтинские договоренности между Востоком и Западом, раздел фифти-фифти. Надо лишь немного продержаться. Поэтому и режим такой нервный. Многие еще лишатся головы. Подобные вещи я потом слушал годы и годы. И к тому же: свиньи английские нас предали, предали нас свиньи американские, свиньи русские хотят вторгнуться в Сербию, и свинья Папа трудится в Польше и Венгрии, а до нас ему дела нет. Меня принял горбатенький вредный мужичонка в большом кабинете и записал меня в большую книгу. Отобрал у меня пояс, шнурки и Хёйзингу — зря всеми руками и ногами я схватился за книгу, «потом подадите рапорт на имя начальника, тишина», сказал тот. И меня отвели в камеру. В тюрьме больше не было такой тишины, к тому же некоторые арестанты стояли по коридорам, одни занимались уборкой, другие разносили книги, в коричневых, серых и полосатых арестантских робах, одни остриженные, другие нет — я это видел, когда они в знак приветствия надзирателю снимали круглые шапочки.

Я пришел в камеру с деревянной дверью, в которой я вскоре обнаружил дырочку, чтобы смотреть в коридор. Это была чуть бо́льшая одиночка с передвигаемой постелью и соломенным тюфяком, столиком, стульчиком и холодной батареей. Тогда было достаточно холодно, последняя атака уходящей зимы. Уже в течение первого часа я узнал от соседа, что тот осужден на смерть и я тоже нахожусь в так называемом «отделении смертников». Мой приговор уже вступил в законную силу? Нет. А обвинитель испросил время для апелляции? Оба испросили. Я почувствовал связь между вопросами и названием отделения.

У окна я нашел выцарапанные: «Осужден на смерть… такого-то и такого-то дня (и имя, которое я забыл)…»; «Да здравствует свобода!» — было написано рядом. На дверях я нашел химическим карандашом нарисованную толстуху с ногами врозь и под ней надпись большими буквами: «Франца любит давать». Было очень холодно, а я — красота — в летней одежде, в которой меня забрали. Еда жидкая, тогда я еще не знал, что у каждой повторяющейся жижи есть свое арестантское название. Реденькая капуста называлась капустный чай. Потом был фасолевый чай. Безвкусная обжаренная мука́ — мертвецкий чай. А сваренная на воде кукурузная крупа называлась «dratferhau» или петушиный секс. С утра была «сливовая похлебка», то есть кофе, и единственный кусок хлеба, кукурузный хлебец, плотный, твердый, каких-нибудь пять сантиметров в диаметре.

Значит, начинается голод. Параша была чуть больше той, что в камере предварительного заключения, с толстым слоем ржавчины, вероятно, служила еще со времен Австро-Венгрии, возведшей эту тюрьму, пристроенную к суду. Испражняться было проблемой. Жидкая еда вызывала запоры, а человек был истощен, и от долгого сидения на корточках у него начинали болеть ноги; когда он вставал (многократно «без успеха»), у него зачастую становилось черно перед глазами.

Я постучался и с другой стороны, там ответили, но на контакт выходить не хотели. Приговоренный к смерти, допустим, его звали Бранко Горник, рассказал мне, что в той камере сидят трое «докторов» и что-то переводят для тюремного руководства или для службы безопасности с иностранных языков. У одного — пожизненное, а у двух других по двадцать лет. Ученые люди более пугливы в тюрьмах. Действительно, слышался стук печатной машинки. Горник был служащим высшего звена одного строительного предприятия. Друзья предупредили, что его арестуют, он рванул в Италию и попросил там политического убежища. Наши хотели заполучить его обратно как уголовного преступника, но не вышло. Он дал несколько интервью итальянским газетам, где обрушился на нашу экономическую политику. А потом он нелегально вернулся назад — за женой. Его поймали. Так как он был членом партии, они с особым пристрастием взялись за него. Он обратил мое внимание на то, что если смотреть через окно камеры, которое здесь было не так высоко, в край влево, то там видно амбулаторную комнату.