Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

(И оно действительно таким не было, в жерле повседневности не было никаких цветов, которые поднимали бы головки, никакого райского пения вдали, черт бы побрал всю эту поэзию! Даже какая-то «святость», озаряющая заключенного, который приходит после долгих лет из тюрьмы, нервирует людей. Сам он еще долго остается потерянным, поскольку человек не рассчитан на такие большие потрясения, и «кто при жизни видел слишком много, тому вороны клюют глаза», так-то, Вийон!)

В настоящем я обнаружил уже тогда что-то опасное, но я даже и не предполагал, какого беса я себе нажил. Техника жизни в тюрьме неизбежно ведет человека к замещению, а на замещение работает его воображение. Всё, чего не хватает, человек пытается себе представить, потом привыкает и начинает жить какой-то мнимой жизнью. Создает себе запросто времена года — представляет любую весну, лето, осень и зиму.

«Знакомый берег, будет здесь и море, сады и лозы, острова, заливы, домишки в доброй памяти предгорий, луга и зелень рек неторопливых…»

«Моряк — от жажды силы иссякают — потянется: морской воды черпнем, — но всех чертей при этом выпускает, что горло ему адски жгут огнем. Спокоен тот, кто тупо сносит беды, но кто стегает дух рукой железной, чтоб тот, как конь, помчался в миг победы, заплатит горько за прыжки над бездной…»

Уже тогда я ощущал опасность жизни в воображении, во всяком случае — в моменты протрезвления. Но несмотря на это, я предавался дурману дальше, как пьяница не может отказаться от выпивки, как наркоман не может жить без наркотика. Любое дерево я мог создать для себя в воображении, коня, тропинку вдоль реки, ивы у ручья, женщин, хлебное поле, путешествия, когда я был без кофе и сигарет — даже их. Песчаные дюны и скаты, оливковые рощи в летнем благоухании, белые дворцы в лунном свете, живые сады, леса и животных, каждый лист на дереве я должен был сопровождать от почки до осеннего падения, оборвать течение его жизни и посреди его роста создать заново, дожди и снегопады, ночи и ночные дороги по улицам городов, весь мир, который у меня отобрали, — «прежде я умер. И я себе его создал в слове, червь. Жизнь я создал в слове, червь. Я умер и родился в слове, тысячу раз».

Я был прокаженным Лазарем под заставленным яствами столом богача, и я был фараоном Аменемхетом; на гранитном острие его пирамиды надпись, которую я присвоил себе: «Аменемхет видит красоту солнца». Душа Аменемхета выше, чем высота Ориона, и она соединяется с преисподней.

Я чувствовал опасность этой жизни после смерти, но я едва ли себе представлял, что она готовит мне после освобождения.

Тогда я отправился на прогулку (абсолютно реально, телесно и в сознании) туда, куда столько раз желал: по тропинке, бегущей у извилистой реки. Я дотронулся до настоящих деревьев рукой, потрепал совершенно настоящего коня по шее и почувствовал запах его потной плоти, намочил руку в реке… и что произошло? Ничего. Только я был смущенным, чуть отупевшим, и нутро у меня стало ужасно болеть. Я бежал туда, где спал, голова у меня болела, меня стал охватывать какой-то озноб, и я весь трясся. Прокрался мимо людей и заперся в комнате, свалился на постель. Закрыл глаза и замер, лежа на спине. И тогда я почувствовал, как озноб отступает, дрожь медленно прекращается, постепенно я успокаивался — и вслед за мной начал приходить тот бег реки с тропинкой, пришло дерево, пришел конь — и все это только теперь было реальным, осязаемым, приятным… только теперь я ощутил в ладони речную воду и почувствовал пот конской плоти, только теперь я ощутил в руках шероховатость древесной коры… я снова был заперт, свободен, жив.

То же самое со мной происходило и в присутствии друзей, которых я вообще не мог воспринимать, а они чувствовали это и смотрели на меня с удивлением.

То же произошло с женщиной: я был совершенно в силе, все было, как должно было быть, — только механически. Я насладился ею, только когда лежал один на том же диване с закрытыми глазами.

Необходимо было реабилитироваться, переключиться на реальность, заново научиться жить в данный момент, отвыкнуть от того, что когда-то спасало меня, а теперь угрожало погибелью.

Я встречал многих выпущенных на свободу заключенных, не понимавших, что происходит с ними. Тяжело свыкнуться с тем, что следует воспринимать прошлое таким, каким оно, возможно, на самом деле было. Тяжело жить настоящим без пьянящего дурмана. Тяжело строить реальные планы на будущее, не предаваясь чрезмерным иллюзиям. Путь между крайностями тюремных переживаний (между тем, что называется отупением, и тем, что можно окрестить чрезмерной работой воображения) существует, пожалуй, но только для людей со средним темпераментом.