Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

А может, я позже расскажу, как некоторые из наших богов умели развлечься — в то же самое время. В заключении я находился вместе с их водителями, официантами, их коллегами, чем-то провинившимися, а также с их «погонщиками верблюдов». В тюрьмах все становится известно, гораздо лучше, чем снаружи. В застенках нечем больше заняться, кроме как разговорами, воспоминаниями. Конечно, некоторые люди не прочь и повыдумывать, а другие с готовностью слишком быстро верят. Но если встречаешь в одной тюрьме кого-то, кто тебе расскажет все со всеми подробностями, а в другой — другого, кто расскажет то же самое, тогда сомнений уже меньше. Одно наверняка: хозяевам жизни и смерти было можно все — во-первых; то, что они разрешали и запрещали тем, кто под ними, по собственной прихоти, а не по закону — во-вторых, и в-третьих — то, что именно наверху гораздо меньше злоупотребляли самоволием в сексуальных целях. Политика, вероятно, такова, как правило: пребывая в вечной заботе и страхе, сексуальность чахнет. Если в машину какого-нибудь функционера набивались голые красавицы, подобранные для него его погонщиком верблюдов, а потом голые высыпались перед конфискованной виллой, используемой им для ночных забав, и он пил с ними и веселился со своей охраной, бил стаканы и бутылки — за это его не стоит винить. Винить его надо в том, что весь мир оказался вывернутым наизнанку — и в том числе моя грешная особа оказалась предана презрению по обвинению в разнузданности. Французская революция извергла из себя страстных аскетов, оказавшихся наверху, для которых революция стала новой религией. Но в нашей борьбе таких оказалось мало. Подумать только, насколько глубоко была укоренена в народе революционно-республиканская убежденность — ведь все это, тем не менее, держится до сих пор, несмотря на сильный шум, раздающийся с Востока и Запада, — при всех поисках на ощупь, метаниях из крайности в крайность, при всех заблуждениях и экспериментах, основанных на экспериментах.

Народ ждал, и боги развивались. И мы оказались в потребительском обществе, отягощенном гонкой за стандартом и менеджерской болезнью. Официальное туристическое агентство каждый день дает в газетах рекламу путешествия в «Святую страну» для посещения знаменитого края «христианской культуры». В самом серьезном политическом издании, на последней странице — обнимающиеся женщины, гораздо менее невинные, чем были те на акварели, что сорвали со стен моей комнаты. Вся Далмация кишит нудистами. И священники искренне молятся за здоровье Тито.

В той моей камере были еще и джунгли, смерть витала в воздухе, в тихих подвалах скрывались тайны, все средства были хороши, в кронах деревьев сидели боги, им не было страшно. Если страшно человеку — это смешно. Но если страшно богу — это страшно и, прежде всего, опасно для каждого, кто вольно или невольно приближается к ножкам его трона. И оказалось, что я даже держался за ножку одного такого стула и сотрясал ее.

Соня! Не хотела и не хотела приходить. Эти беспорядочные образы юности ее пугали. Абсолютно механически я заставил себя повторить какое-нибудь происшествие с Соней, столько раз плакавшей во время сближения. Она хотела, чтобы я был груб с ней, вынуждала меня. Без этого ей было тяжело расплакаться. Плач же сотрясал ее изнутри, вызывал судороги в правильных местах, что доставляло ей большее наслаждение. Когда подходило, она сначала кривилась, потом напрягалась, тряслась, и начинал разматываться клубок ее нервов все дальше — до блаженной улыбки. Но я вспомнил о ней не поэтому, а из-за «рынка рабов». Дело в том, что я купил ее на рынке рабов. Человек же не просто покупает «кота в мешке». Она всегда приносила с собой очень сексуальную ночную рубашечку, почти прозрачную. В этой рубашечке и босоножках на высоких каблуках, которые так красиво приподнимают попку, она встала на лавочку, так что была на длину большого пальца выше меня. Я начал осматривать «товар», волосы, уши, вокруг ушей, лоб, брови, глаза, нос, рот снаружи и внутри, она должна была высунуть язык и сказать «а», подбородок, шею, холку, плечи, подмышки, спину до пояса, я прощупал ее кости и сухожилия, мышцы и тонкую прослойку жира, грудь со всех сторон — слева, справа, вверх и вниз… ох, часовая программа, еще прежде различного рода упражнений и проб, да, человек должен хорошо поразмыслить, прежде чем купит что-то столь драгоценное!

Я как раз добрался до волосяных зарослей, когда в стену постучали, там, где был столик с кувшином, два раза, три раза, кратко, твердо. Соня сбежала. Я постучал в ответ. И здесь началась моя школа. Первый класс народной школы, письмо — неуд, чтение — неуд, а-б-в, один-два-три. Ради шутки расскажу, что человека в одиночке рядом со мной звали Карел Косезник, 32 года, автомеханик, под следствием за помощь в незаконном пересечении границы — бежали его брат и друг. Еще я узнал, что с другой стороны заперт некий профессор, очень пугливый, на контакт выходит только ночью, он сам не знает, почему под арестом, говорят, из-за какого-то доноса, мести или чего-то еще, какие-то заявления он все-таки делал, зовут его Прушник, и что вчера его сильно побили. Косезник же отлежал в подвале на бетоне два месяца, его били каждый день, кроме воскресений, потому что не хотел признать, что вез беглецов до границы на машине. Бьют же в подвале и на чердаке чаще всего. Надо остерегаться парикмахера, он — провокатор. Сигарету получишь, да, только без спичек. Еда пока сойдет.