Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Все это мы обсуждали очень серьезно, точно так же, как позже главу о моих шутках и анекдотах, из которых некоторые были вправду хороши, а некоторым мой собеседник ни разу не улыбнулся. Я не знаю, почему эти книжечки они потом уничтожили. Вероятно, «потому что это никогда вам больше не потребуется». Позже я узнал, что спустя несколько дней после моего ареста по городу разнеслась весть, что меня судил скорый военный суд и еще с кем-то, схваченным в тот же день, что и я, тоже из-за этой телефонной истории, просто расстреляли. Подобные вести стоит запускать, чтобы прощупать общественное мнение, возможно. Возможно также, что общество отреагировало не так, как хотелось бы. При всем моем легкомыслии было несколько человек, которые верили в мой талант и даже писали заявления против моего ареста. Один поэт выучил наизусть несколько отрывков из моей опубликованной пьесы и читал их в общественных местах. Позже мы встретились в застенках. Он поучаствовал в деле гораздо больше, чем я. Но они всем говорили: оставьте в покое Левитана, ведь вы не знаете всей подоплеки этого дела! Намеки же на шпионаж всегда срабатывают. Да, те сухие разговоры о моей юности оставили у меня горький привкус, я сам не понимал почему. Не ностальгия! Не воспоминания о разочарованиях! Ничего такого. Но они действовали так, как то вмешательство в задницу. А может, они знают, что это подавляет человека? А может, это только тренировка для будущих допросов? Своего рода дрессура? Так ведь о психоанализе у этих людей не больше представления, чем у моего ботинка. Метода, оказавшаяся успешной? Русский образец? Кто бы из писателей ни писал о периоде своего детства — проваливался, и будь то Руссо или Горький, — только если не взял самого себя в какой-то прошедший период, как взял бы любое другое существо или вещь; но это получилось, собственно, только у Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», который сумел отстраниться от самого себя настолько, что читатель смог без предрассудков предаться течению повествования.

Юность насекомых-однодневок, юность людей, юность кафедральных соборов, юность планет. Юность мыслей, юность женщин. Юность цветка, юность черепахи. Юность дня, юность ночи. Одни метаморфозы, если забыть идеи учащихся и свободу поэтов. Сейчас в моде молодые поколения, будто бы в Афинах не было тинейджеров. Разница между минувшими эпохами и нынешней лишь в методах порабощения. Почему когда-то старые старики изучали молодых стариков, а сейчас наоборот? Потому что старые старики пытаются быть согласно известным методам молодыми, а молодые старики для защиты овладевают методом старых. Другими словами: старые старики пытаются поработить в том числе и психику молодых стариков, их больше не удовлетворяет владение тем каналом, на одной стороне которого голос, а на другой — нужник. И молодые старики осваивают старые боевые методы: восстания, хотя в результате падут подобно Спартаку, или еще хуже — невидимо и неслышно перейдут на противоположную сторону фронта, как только минует первый цвет юности и необузданности. Разница еще и в том, что старые старики служат идеям, конечно — корыстным и прибыльным, — а молодые старики в бою используют идеи — будь то сексуальная революция или крайне левая революционность, или анархизм хиппи.

Будучи прахулиганом, я особенно тяжело пускаюсь в воспоминания о собственной молодости, кажущейся мне некой глухой подготовкой к более позднему времени. Сколько всего может случиться с каждым индивидуумом, чтобы тот медленно и с трудом понял, что, собственно, с ним происходит, что он за существо, в каком окружении живет, чему следует верить, а чему нет. Более двадцати лет он на этой наковальне. Потом у него есть лет десять, чтобы создать себе материальное положение. Где-то я прочел такую мудрость: до тридцати лет бедность — это острое заболевание, а потом становится хроническим. Уже потом приходит время для карьеры и, наконец, — там уже ближе к пятидесяти — время для борьбы с теми, кто младше. Так ведь почти и не остается времени оглянуться на юность, на детский период.

В той камере, которую гестапо построило для меня, я все-таки увидел того маленького мальчика, каким я был когда-то. Игрушки я тут же выбросил, горшок разбил о стену. Родственниками заниматься не буду. Каково твое происхождение, парень? Вылез ли ты из моря? Развился из обезьяны? Тебя создал бог? Или же ты продукт «грешного совокупления этих обоссанных слизняков», как колоритно выразился проповедник Иоанн Креста? Ты рожден для будущих великих целей? Сколько воды утечет, пока ты попытаешься представить себе миллион лет прошлого и миллион столетий будущего? Удаленность галактик? Конечность и бесконечность пространства вселенной? Эту тыквенную голову, называемую Земля, и себя на ней? Пока узнаешь, какие у тебя нервы и мозги, и осознаешь смерть? Пока определишься с профессией? Пока целиком осознаешь влиятельность того маленького стебелька между бедер? И почему ты так долго не хочешь писать, когда за него тебя держит Йоханца, кухарка, на которую ты распространил свое влияние. Мог бы прекрасно ходить пи́сать сам, ты уже достаточно большой, поганец! Зачем же она вечером должна сидеть на твоей постели, а ты легонько скребешься по ее колену?