Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов

Неладно с головой у Коляки. Путает время, видит покойников, валандается со своим шмотьем…

Не мог, не мог проклятый Коляка видеть Игорька в день отъезда!

В день отъезда Игорек, связанный по рукам и по ногам, валялся на стеллаже крематория, и пасть ему, чтобы не вопил, заклеили Игорьку липким пластырем. Не мог он ни встать, ни пискнуть. Так что, не смеши мышей, Коляка. Приснился тебе Игорек.

Всех сменю!

И Виктора Сергеевича…

Судно качнуло, в душевой испуганно вскрикнула Сонечка.

Как однокрылая чайка.

И тут же снова постучали в иллюминатор.

Николай Петрович приподнял шторку.

…Однажды служебная «Волга» на полном ходу вылетела с моста, перекинутого через реку Мцну.

«Волга» летела вниз долго. В полете она медленно переворачивалась. Потом так же медленно она вошла в темную воду, вскинув над собой медленный огромный фонтан брызг и пены. По шее Николая Петровича густо текла кровь и безумно хотелось рвануть дверцу, выбить ее, вырваться, наконец, из звенящего аквариума, оттолкнуть прильнувшего к его плечу потерявшего сознание водителя. Но, даже раздавленный ужасом, в темном салоне автомобиля, вдруг превратившемся в аквариум с грязной водой, резко отдающей запахом бензина и масла, оглушенный Николай Петрович сдерживал себя, отсчитывая бессознательно – двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять… Терпеливо вслушиваясь в звон врывающейся в салон воды, он помнил – открывать дверцу нельзя, сметет водой, потеряешь все силы… Пусть вода сама затопит весь салон, поднимется до глаз. Вот тогда давление уравновесится и можно будет смело толкать дверцу, если ее, конечно, не заклинило, и всплыть, спасая и себя, и водителя, если, конечно, разбившегося водителя можно еще спасти…

Холодная испарина пробила лоб Николая Петровича, но он не вздрогнул, не отдернул руку, не бросил край занавески, за которую держался.

Будто его жидким азотом облили, таков был мгновенный животный ужас. Но Николай Петрович не выдал себя ни одним движением.

Сквозь стекло иллюминатора на него смотрел Кудимов.

– Ты меня звал, зайчик? – выглянула из душевой Сонечка.

Значит, он все же вскрикнул.

– Да нет, тебе показалось, – сказал он намеренно негромко, надеясь, что его голос ничуть не дрогнул. – Ты купайся. Время у нас еще есть. Можешь не торопиться, детка.

В дверь постучали.

Николай Петрович вздрогнул.

Стук был условный, знакомый, и все-таки Николай Петрович вздрогнул.

– Ты, Гена?

– Я.

Николай Петрович облегченно вздохнул:

– Входи.

Всех сменю!

– Что у тебя?

– В баре Малинин поет. Я удобные места занял.

– Это ты молодец… – Николай Петрович неопределенно повел рукой: – А не душно там?

– В баре? – не понял Гена.

– Конечно. Где же еще?

Гена пожал сильными плечами:

– Терпимо. Там вентиляция.

– Ну, а чего ж… – вслух раздумывал Николай Петрович. – Какие наши проблемы?… Можно и в бар…

Но странная мысль мучила, не оставляла его:

– Машины хорошо закрепили?

– Коляка с Димой занимаются.

– Коляка ладно… А вот Дима… – Николай Петрович озабоченно нахмурил брови. – Ты, Гена, не заметил? Мне показалось, что Дима у нас сегодня какой-то не такой, а?

– Да ну, не заметил! Дурак не заметит. Я ведь предупреждал вас, Николай Петрович!

– Нюхает?

– Нюхает.

– Пьет?

– И это есть. Совсем дурак становится под этим делом.

– Зайчик, – снова выглянула из душевой Сонечка, в коротеньком халатике, ничего не скрывающем, порхнула к зеркалу: – Ты уходишь? Куда?

– Гляну на груз.

– Я скучаю, зайчик.

– Вернусь, поднимемся в «Тропикану».

– Я буду готова, зайчик.

– Спустимся на грузовую, – сказал Николай Петрович насторожившемуся Гене. – Что-то я не спокоен сегодня.

Коляку на грузовой они не нашли, но Дима сидел в «семерке».

Вид у Димы был отсутствующий.

Неизвестно, что он видел перед собой, но что-то такое видел – его зрачки то сужались, то расширялись, брови подрагивали, прыгала на щеке какая-то мышца. «Семерку», кстати, он так и не закрепил.

– Хорош, гусь! – покачал головой Николай Петрович. – Качнет судно сильней, так и поползет на «Икарус».

Гена хмуро кивнул.

Теперь-то уж точно сменю всех, окончательно решил Николай Петрович. Сплюснутое об стекло широкое лицо Валентина Кудимова, бывшего чемпиона, ныне покойника, все еще стояло перед ним.

Это Коляка, суетливый мудак, вызвал такие видения. Это Коляка, мудак поганый, накаркал. Какой-нибудь пьяный дурак притиснулся к стеклу, а я, конечно, увидел Кудимова. Нервы сдают. Отдохнуть надо. Вернусь, сдам начальству «мерседес» и улечу. Отдохнуть. Хорошенько отдохнуть. От души. И подальше куда-нибудь, где не наткнешься на знакомые рожи. Может, в Анталию. Или на Кипр. Или в Таиланд, пошляться по борделям. Куда угодно, только подальше от осточертевших поганых рож. Может, вообще умотаю куда-нибудь на Мальдивы или Багамы, чтобы никого вокруг не видеть, кроме дикарей и баб…