Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов

– Старость так одинока… Ты убедилась, Клара?…

И шепнула:

– Имущество все-таки… У папаши-то… Как записали имущество?…

– Какое имущество!.. – сдерживая себя, шепотом, но уже в сердцах выдохнула дама в парике. – Какое имущество у бедного старика?… Все его имущество – его золотое сердце!..

– А дача?

– Этот старый курятник?… Это провалившаяся будочка, в которую мы ставим грабли?…

– А «Волга»?

– Эта ржавая металлическая коробка?… – дама в парике деланно всхлипнула. – Эти ржавые никому не нужные запчасти?… Эти железки, которые никто не решится назвать машиной?…

И крикнула негромко в толпу:

– Машенька? Где ты?

– Кто родственники? – хмуро спросил даму в парике краснорожий бригадир. – Пора заносить. Или обратно возьмете деда?

– Хам! – испугалась дама в парике. – Конечно, пора. Пора, пора заносить! Давайте!

– Мать их! – Игорек присел на корточки в углу, затравленно, как звереныш, посмотрел на Валентина.

– Мать их!

– Чокнулся? – спросил Валентин.

– Мать их!

– Заткнись!

Игорек не ответил.

– Слышишь? – Валентин насторожился.

– Ну?

– Музыка.

– Тоже мне музыка! Шопена играют.

И внезапно вскочил:

– Смотри!

Металлическая плита подъемника мягко дрогнула, остановилась, и медленно пошла вверх, к раскрывшемуся в бетонном потолке люку.

– Во визгу будет!.. – злобно хрюкнул Игорек и сунул пистолет за пояс. – Мартышки, прыгай в телегу!..

– Слышать не могу Шопена, душу переворачивает, сердце рвет… – шепнула дама в парике соседке-брюнетке.

– Ну да, тебе бы сейчас пластинку с чардашем!

– Зачем ты так?… – дама в парике опять промакнула платочком идеально сухие глаза. – Ты же видишь, как мне нелегко…

– И не говорите… – к дамам осторожно протиснулся что-то расслышавший старичок в темных очках. – У вас, вижу, в Питере, без понятия со вкусом похоронить. Вот приезжайте в Одессу, мы вас похороним с понятием, пальчики оближете. Сам дядя Штукман сыграет для вас «Семь сорок», а если захотите, уберем венками каждый трамвай. Не вы одни, вся улица рыдать будет…

Старичок ошеломленно смолк.

Кто-то охнул.

– Что такое?

Дородная дама в парике и ее подруга, вскрикнув, враз отступили, чуть не сбив с ног зазевавшегося старичка.

Над бетонным подиумом, ожидающим очередной плановой жертвы, медленно, как из-под земли, выросли две фигуры.

Сперва головы, потом плечи, потом руки, прижатые к бокам.

Плечистый хмурый человек в кожаной куртке, а рядом, затравленно щерясь, хлипкий молодой человек с лиловым синяком под глазом.

– Спа-а-акойней, граждане! Техническая проверка!

Не теряя ни секунды, Валентин и Игорек спрыгнули на пол, освобождая площадку.

Игорек, все так же затравленно щерясь, махнул рукой опешившему бригадиру:

– Действуй, Федя!

У бригадира от изумления отпала челюсть.

– Ты чё, Игорек?… – забормотал он. – Это ж не по инструкции!.. Ты чё, мать твою?… Я ж к Николаю Петровичу побегу сейчас…

– У него и встретимся, – злобно буркнул Игорек, прорываясь сквозь толпу вслед за Валентином. – У него и поговорим.

Поднявшись наверх, они без стука вошли в приемную.

Вид Игорька ошеломил Верочку. Она явно еще ничего не слышала о его судьбе.

– Ты что, Игорек, разбился? – испугалась она. – Ты что, свой «Жигуль» разбил?

– И «Жигуль», – мрачно выдохнул Игорек.

– Видишь… Предупреждали тебя…

– Да иди ты! – оборвал блонду Игорек. Видно, к его грубости тут привыкли. – Сам у себя?

– В мэрию уехал.

– Надолго?

– Ты что, Игорек? Не знаешь? – Верочка с внезапным подозрением уставилась на Валентина, застывшего у дверей. Внимательно и с подозрением уставилась. – Он сегодня уплывает.

– Куда?

– Как куда? В Германию. Телеграмма пришла. Его в Киль вызвали, там что-то с Семой случилось. Ну, с Уткиным. Помнишь, такой толстяк?

– Помню, – ощерился Игорек. – На чем он уплывает?