Ион Деген - Невыдуманные рассказы о невероятном

– Не понимаю.

– Элементарно. Иаков послал любимого сына Иосифа разыскать братьев, пасущих стада. И сын исчез. Иаков поверил солгавшим сыновьям, что Иосифа растерзали звери.

– Да, но ведь, выражаясь шахматным языком, это была многоходовая комбинация. Не будь Иосиф продан в рабство, не стань он затем фактическим правителем Египта, Иаков и его потомство погибли бы от голода в Ханаане. И завершилась бы на этом история еврейского народа.

– Безусловно. Но каково старому Иакову долгие годы пребывать в трауре по любимому сыну, первенцу любимой жены Рахели? Разве это не наказание? Но мнимый грех Иакова, ко всему еще, искупал Иосиф, брошенный в яму, проданный в рабство исмаилитам, страдавший в египетской тюрьме.

– Выходит, дети расплачиваются за грехи родителей?

– В какой-то мере. Вспомните заповедь на скрижали: "Я, Господь Бог твой, Бог ревнитель, карающий за вину отцов до третьего и четвертого рода, тех, которые ненавидят Меня, и творящий милость до тысячных родов любящих Меня и соблюдающих заповеди Мои". Наследники обязаны отдавать долги родителей. Кстати, если я не ошибаюсь, вы не религиозны?

– Вы правы. Я просто верующий.

– Вы стали верующим уже здесь?

– Нет. В Израиль я приехал двадцать три года тому назад. А верю я столько, сколько помню себя. Я родился в семье религиозных евреев. Но даже если бы не это, я мог бы точно указать день, когда моя вера приобрела, если можно так выразиться, материальное основание. Мы жили в подольском местечке Смотрич.

Рав Бен-Ами посмотрел на профессора, как ему показалось, еще внимательнее, чем прежде.

В ту пору мне было восемь или девять лет. Помню, это случилось во время голода. В группе, – в школе тогда еще не было слова "класс", классом называли только общественную формацию, обществоведение мы уже проходили, – так вот в группе я чувствовал себя весьма неуютно. Отца все время тягали в ГПУ и сажали в тюрьму за "золотуху". Сколько нас не обыскивали, золота так и не нашли, потому что его не было. Но ГПУ не унималось.

А в группе соседский мальчик Герш не оставлял меня в покое, называя нэпманским отребьем, кулаком и еще как угодно. Ему-то было хорошо. Его отец Велвл был коммунистом. Мои родители говорили, что до прихода большевиков в нашем местечке не было более отъявленного бездельника, чем этот никчемный человек. Велвл раскулачивал трудолюбивых крестьян в соседних селах. И вообще, как говорили тогда, он был шишкой.

В тот несчастный день все евреи местечка заполнили выложенные булыжником улицы, окружавшие синагогу. Синагога у нас была знаменитая. Мне, ребенку, она вообще представлялась грандиозной. Большое двухэтажное здание. Причем, этажи не нынешние. Высокая крутая двухскатная крыша из оцинкованного железа. Фигурные металлические украшения на углах, у водостоков. А на коньке – шестиконечная звезда.

В тот день евреи толпились вокруг синагоги, но войти в нее не могли: власти приказали разрушить это здание – опиум для народа. В соседнем селе уже разрушили церковь.

Люди стояли, как на похоронах. Пришли и украинцы. И они молчали.

Чины из окружкома партии, из округисполкома и ГПУ уговаривали людей взять привезенные на подводе инструменты и приступить к разрушению. Но не только евреи, даже украинцы не соглашались. Украинцам предложили хлеб. Вы знаете, что значил в ту пору хлеб? Но ни один из них не согласился принять участия в разрушении синагоги. Они говорили, что Бог не простит такого святотатства.

И тогда из толпы вышел наш сосед Велвл, отец моего заклятого врага Герша. Он взял тяжелый колун и полез на крышу. К стене была приставлена лестница, связанная из трех частей. Во всем местечке не оказалось лестницы, достающей до крыши. По скату на четвереньках Велвл дополз до конька и занес над головой колун, чтобы сбить шестиконечную звезду. Колун, вероятно, был Велвлу не по плечу, даже если бы тот стоял на ровной поверхности, а тут – крутой скат. Велвл покатился по крыше вниз, и, увлекая за собой оторвавшийся водосток, плюхнулся на булыжник.

Власти похоронили его с почестями. Семья его вскоре покинула местечко, и я избавился от злейшего врага. Не знаю, куда они уехали.

В тот день на всю жизнь я запомнил слова украинцев, что Бог не прощает святотатства. В тот день моя вера стала осознанной, выражаясь фигурально, приобрела материальный субстрат.

Синагога осталась целой даже после немецкой оккупации. Правда, власти использовали помещение для своих нужд. Я уже не помню, кто и когда снял с конька звезду Давида. И, конечно, мне неизвестна судьба этого человека. Но судьба Герша, злейшего врага моего детства, еще долго занимала меня.