Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

«Без сомнения, это Алиса». – успел подумать я про даму с платочком.

– Вот они – рыдания, – сказал Ксаверий.

– Никаких рыданий, – отрезала дама. При этом она цепко оглядела меня сквозь очки, но Ксаверий и не подумал представить нас друг другу. – Девичьи слезы, – пояснила она, и до меня снова долетело батистовое благоухание. – Мы отправляемся к Кнопфу, – проговорила дама твердо, и они двинулись к видневшейся в отдалении лестнице. Девочка оставалась беззвучной, и я заметил лишь ее удивительно легкую поступь. Да, первая встреча с детьми Кафтанова не насторожила меня никак.

Пространство, где властвовал детскими душами Владимир Кнопф, помещалось в подвале. Хотя подвалом это помещение можно было назвать лишь потому, что именно здесь прекращали свое движение всевозможные ступени, лестницы, трапики и трапы. Подобно карманному водопаду в кабинете Ксаверия, они стекались в изящную лоханочку гимнастического зала.

С удивлением и досадой обнаружил я, что Кнопф в этом подвале совершенно на своем месте. Он переходил от одного подростка к другому, касался их двигающихся, сокращающихся тел, и в детских движениях проступала вдруг совершенная законченность. Тут-то я и вспомнил: Кнопф учился на биофаке. Он обожал мучить на свой лад все живое. Даже у его раскормленной кошки стояла в глазах неизбывная тоска.

Не знаю, зачем я стал пересчитывать детей. Возможно это была бессознательная имитация заинтересованности: Ксаверий все-таки стоял рядом, а дети отныне должны были интересовать меня не на шутку. Их было тридцать. То есть я насчитал двадцать девять, но где-то брели по ступенькам Алиса в строгом фиолетовом и плачущая девочка. Они, кстати, задерживались, и пусть я стану учиться у Кнопфа, если Ксаверий не из-за этого держал меня здесь и чрезвычайно искусно демонстрировал директорскую озабоченность гимнастическим убранством. Иногда движением головы или взглядом подзывал Кнопфа, и тот, не медля, но и без унизительного проворства подходил к нам. Наблюдая их неспешные эволюции я вдруг ощутил странное облегчение. Словно предусмотренная судьбой неприятность утратила свою злокачественность. Нет, передвигавшиеся по залу дети, несмотря на свою стерильность, по-прежнему сулили опасности и подвохи, а их молчаливая сосредоточенность могла обмануть кого угодно, только не меня. Но все-таки облегчение было настолько явным, что даже уверенный Кнопф перестал вызывать раздражение. И тут же пришла ясность: передо мной были все дети. И по новому неспешный Кнопф, и Ксаверий Кафтанов, занятый не вполне понятным мне ожиданием принадлежали этим детям безраздельно. Да, я пускался в авантюру, ступал на минное поле, но мин на этом поле было меньше, чем ожидалось. Меня еще томило беспокойство, я еще пытался предвидеть грядущие беды, но не было привычного раздражения. Раздражение – сигнал. Раздражение означает, что душа разбудила мозг, и, Бог даст, этот складчатый студень сделает свое дело. Но здесь, среди канатов, брусьев и обтянутых кожей гимнастических коней душа моя оставалась в оцепенении. В этих дистиллированных детях не было ничего едкого. Они не совершали лишних движений, не хохотали визгливо, не кричали невпопад. Мальчики и девочки, разведенные в разные концы зала, не казались отлученными друг от друга злой волей Кнопфа – так было удобней, только и всего. Время от времени какой-нибудь из мальчиков оставлял свое место и переходил на девичий конец, чтобы, вовремя протянув руку, поддержать девочку. Мне, кстати, показалось, да нет – так оно и было: ни одна из девочек не просила о помощи. Потом я заметил, что мальчики подходили не к кому попало. У каждого из них была избранница, и только ей бывала протянута рука, и только ему доставалась улыбка юницы. И еще: в этом зале не было неуклюжих девочек.

Итак, я разглядывал всех и напускал на свой разум любопытство, чтобы разбудить его. Во всяком случае, я старался.

В противоположном конце зала отворилась дверь, и в сопровождении Алисы возникла девочка. Всеми своими незаконченными рукописями клянусь – над головой Ксаверия Кафтанова полыхнуло то же сияние, каким он изумил меня у своего водопада. Он тут же утратил интерес и к Кнопфу, и к мерно двигающимся под его присмотром детям.

– Ну что же, детей вы видели, – сказал он, следя, как фиолетовый силуэт Алисы исчезает в темном проеме.

Ксаверий Борисович, как старательный новобранец сделал поворот кругом и шагнул через порог. Я же задержался. Один из мальчиков отложил гантели, поднялся с наклонной скамьи, на которой безжалостно терзал свои мышцы, и скорым шагом подошел к девочке. Откровенно говоря, странность этого детского собрания была очевидна, и удивить меня было бы нелегко. Но когда мальчишка коснулся заплаканного личика ладонями и нежно поцеловал девочку в обе щеки, я остолбенел. Положим, дети бывают разными. Во всяком случае, есть много разных способов, которыми они могут привести меня в бешенство. Но сейчас этот уверенный в себе мальчишка без идиотских кривляний и ужимок действовал так, как не решился бы ни один из его сверстников, оскверняющих мир за пределами круга, в котором властвовал Ксаверий Кафтанов. Подросток не может быть нежным, он ранит окружающий мир то ли из пустой жестокости, то ли для того, чтобы память о нем оставалась хотя бы в шрамах. Все прочее нарушает законы природы. Но Ксаверий не повел и ухом. Он уже стремился дальше, и нежничанья этой пары не заинтересовали его. Кнопф, тот просто переждал ласки, причиняемые одним ребенком другому, и тут же под его присмотром девочка принялась разминаться. Прочие дети остались безмятежны. Я вышел вслед Кафтанову.