Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

– Я ухожу гулять. Не вздумай расположиться со своей мадам у меня в комнате.

До Кнопфа, наконец, дошло, за кого его принимают. Он скрючился и обернулся к моему родителю. Глаза их встретились, и мне на минуту стало жалко Кнопфа.

Свою усыхающую хитрость старик комбинирует с нарастающим безумием. Как ему это удается – не постигаю.

– Кнопф, – окликнул я, – не стоит так убиваться. У старика пропасть фантазий, ему не уследить за всеми. Однажды он целую неделю держал меня за своего начальника штаба, который загремел под трибунал. Обошлось, как видишь.

Кнопф перестал корчиться, но зато понес какую-то чушь про чувство собственного достоинства, потом объявил, что мой общественный статус накладывает на меня обязательства, из которых отчетливо он смог объяснить одно: «одеваться, Александр, надо прилично. Не гопник же ты, в самом деле».

– …а денег-то и нет! – заключил он неожиданно, и, решив, видимо, что сказал достаточно, умолк. Одним словом, Кнопф вел себя по-дурацки. Я же из-за своего проклятого любопытства не выставил его вон. Что ж, зато теперь у меня есть время разобраться во всем, что случилось.

Не дождавшись от меня ответа, Владимир Викторович Кнопф решил, по-видимому, что пора переходить к делу, и грянул:

– И вот что я тебе, Александр, скажу: иди-ка ты к нам работать.

Я, честно говоря, ожидал чего угодно. Я бы даже не очень удивился, вздумай Кнопф дать мне денег. Однако приглашение на работу было настолько из ряду вон, что я невольно задумался: а нет ли тут какого-нибудь подвоха? Но взгляд моего одноклассника был прям и светел.

– Мерси, – сказал я, все еще подозревая недоразумение. – А не забыл ли ты, Владимир в пылу наших бесед, что я – писатель? Хорошо ли тебе вдолбила это обольстительная Маня Куус? – Потревоженная мыслью, кожа на лбу Кнопфа шевельнулась, но я не дал ему сказать. – Писатель, к твоему сведению, человек порченый. Писатель не может хранить верность жене, благодетелям, отчизне… Писатель с трудом хранит верность самому себе, да и тут норовит отколоть штуку. Ты глядишь в ясные писательские глаза, твоя душонка радуется благородной нищете его, ты уже видишь, как он незаметно и скромно несет свою ношу на чей-то там алтарь… Берегись, Кнопф! Только о себе способен думать этот потертый человечишко. О себе да о своей рукописи. Он возьмет любое жалованье и никогда не будет благодарен. Не связывался бы ты, Вовка, с писателями.

И тут я увидел, что Кнопф стоит. Оттопырив локоть и держа перед собой пустую чашку. В светлых глазах его при этом висела легкая дымка.

– О-о-о! – простонал он, потряхивая головой. – О-о-о! Ты нужен нам позарез, Александр! Ты нужен нам.

– Прекрати завывать, – потребовал я. – Старик может подумать что угодно. Хочешь с ним разбираться? Теперь давай вспомним. Когда-то я действительно был инженером, но с тех пор у меня в голове остался только закон Ома, да и то в превратном толковании. Как писатель я могу заинтересовать полторы тысячи человек в Питере, столько же в Москве, десятка два студентов в Новосибирске и одну растерянную вдову в Североморске. В толк не возьму, чего тебе надо, Кнопф?

Кнопф задвигал лопатками, точно собираясь взлететь, и с непристойной страстью сказал:

– Тебя.

– Слышал бы старик твои признания… Ну да ладно. Скажи мне, чем ты занимаешься?

Странная задумчивость разлилась по новому лицу Кнопфа. Он потупился и вздохнул.

– Смелее, – подбодрил я его, – не то мне придет в голову что-нибудь ужасное.

В глазах его вспыхнуло пламя.

– Учителем, – сказал Кнопф. – Я работаю учителем.

– Царица небесная! – воскликнул я глумливо и тут же устыдился. Губы у Кнопфа надулись, как в те времена, когда одноклассники не хотели признавать его немцем.

– Значит ты так? – проговорил он. Он даже засопел, как это делают мальчишки перед дракой. Деловые соображения, однако, взяли верх, Кнопф перестал сопеть и проговорил устало:

– Вот уж учу. Физкультуре.

– Не ври. – сказал я Кнопфу строго. – Доверчивых людей обманывать грешно.

Но недаром, недаром Кнопф оброс новым лицом! Он живо объяснил свой метод. Циничных подростков требовалось непрерывно ошеломлять.

– Беру кирпич и разрубаю ладонью!

Я немедленно объявил, что не стану рубить кирпичей, как бы дело ни повернулось. На это Кнопф еще раз показал возможности нового лица, и улыбка прямо-таки змеей проскользнула у него по губам.

– Хо-хо! – Негодяй так и сказал: «хо-хо». – Во первых, Шурик, кирпичами там есть кому заниматься, а во-вторых, за такие деньги многие не то что кирпич… Эх, да чего там…