Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

Выпили все разом. Сокрушительное было впечатление. Холодная и словно бы загустевшая от холода вода вдруг взрывалась во рту миллионом пузырей. Колючим искрящимся шаром вкатывалась в глотку, а что происходило дальше, этого не объяснить. Тут же налили в агрегат воды, насыпали, чего следовало, включили. И явился пьяный Дрозд. Хозяин наш мелко дрожал и все пытался изъяснить что-то. Кнопф отмахивался, девочки глядели на него в недоумении. Снова Эдди разрешил ситуацию. Он чашкой подхватил пошедшую из машины влагу и подал пану Дрозду. Пан выпил, ужас нарисовался на его усатом лице, и он протрезвел. Тем временем в кувшине набралось на всех. Эдди поднял чашку вровень с глазами, отхлебнул, потом опустил в жидкость палец. Напиток забурлил вокруг пальца, забил ключами. Эдди быстро заговорил, взглядывая на Ольгу, но дочь моя отчего-то не переводила. Брови ее сходились и расходились, а указательный палец время от времени вздымался. Речь Эдди становилась все горячей и горячей, когда же он иссяк, Оля спросила:

– А чье это?

Сам Эдди, по-моему, слегка удивился. Другого он ожидал от своей супруги. Но Оленька вопрос задала не для того, чтобы он повис в воздухе. Она перебирала строгим взглядом наше общество, пока Кнопф не сознался. «Ага», – сказала Оленька и стала задавать Володьке вопросы, от которых он впал в уныние, а Анюта – напротив, навострила уши и вслушивалась в тот странный разговор чересчур внимательно. Настал черед бумажек, которые толковали существование агрегата.

– Я не одинок, – сказал Кнопф раздраженно. – Вы же видите, Ольга. Это – раз. Во-вторых, это совсем не то, на что я рассчитывал.

Тут жутковатая улыбка скользнула по Олиному лицу.

– Нет, Владимир Георгиевич, послушайте-ка вы, как я посчитаю. Во-первых, слава Богу, это не то. Будь оно то, Заструга бы отсюда так просто не убрался. А вам бы осталось пожить самую чуточку. Во-вторых, можете мне поверить, такой штучки да еще с отрезвляющим действием вы нигде не найдете. И, похоже, про это чудо никто как следует не знает. Заструга, во всяком случае, не знает, это точно. А в-третьих…

И тут мы услышали звук. Ксилофонной трелью раскатились жерди, что стояли на дворе у Дрозда.

Скажу так: было страшно, но мы не испугались. В наших душах была оскомина. Мы просто уселись кто куда. Потом отворилась дверь, и явился Степан. Он вздрагивал.

– Спрячьте меня, – сказал Степан.

– Вот вам, пожалуйста, – сказал Кнопф, – не было печали.

– Спрячьте, спрячьте, – сказал Степан.

– А скажи нам, черная твоя морда, от кого тебя прятать? От Вована со Збышеком или ж от властей?

– От всех!

– Тьфу, – сказал Кнопф, – Мы люди маленькие, простые, мы устали, где уж нам… Лучше мы тебя убьем, у Дрозда в малине закопаем. А будут Вован со Збышеком напирать, мы им тебя покажем. Ведь прикарманил ты ихнюю маетность, как пить дать прикарманил.

– Спрячьте, спрячьте! – уже стоя на коленях, прорыдал Степан. Я вам такое скажу…

– Говори, – велел Кнопф, – сразу говори.

– Ладно, – сказал Степан, – верю.

Чего-то в этом роде я и ожидал. Наш Степан оказался одним из братьев-славян. «До чего дошли!» – сказал Кнопф. А я думаю, что нет тут ничего особенного. Удивительно было, как складно и быстро поведал Степан обо всех интригах. Он и сходство моей дочери с Анютой продемонстрировал так ловко, что все ахнули.

– Но мы попались, – сказал Степан. – Названия патентов одинаковые что в Праге, что в России. Фамилии: там Швайфель – Бусыгина, тут Швайфель – Бусыгина. То есть теперь тут Кнопф – Бусыгина.

– Попался, – сказала Анюта. – Вы решили, что Швайфель в Праге это и есть настоящий?

– Да, – убитым голосом проговорил Степан.

Ольга подвигала бровями, как, бывало, делала Евгения, склонила голову и сказала, обращаясь к Володьке и Анюте:

– Поздравляю.

До Кнопфа доходило очень долго, а объяснять уже не хотелось никому. Наконец, он всплеснул ладонями и проговорил зыблющимся голосом:

– Батюшки.

Однако тут же лицо его привычно окостенело, голос исполнился сарказма, и он спросил у коленопреклоненного Степана, что бы тот стал делать, окажись пражский Швайфель настоящим нефтяным изобретателем Швайфелем.

– Лучше не спрашивай, – сказал Степан сокрушенно. – Так будут меня прятать?

Вопрос этот, несмотря на кажущуюся простоту, заключал в себе жестокое нравственное испытание. Отныне урегулированное будущее сулило всем благополучие в лоне совместного бизнеса в Хорне, а открыл нам эти перспективы Степан. Но вот дальнейшая судьба Степана никакого отношения к светлому будущему не имела, так что поглоти сейчас Степана адское пламя, все были бы только рады. У адского пламени была альтернатива – выдать нашего чернокожего Збышеку с Вованом. В этом случае мы выигрывали расположение притаившейся где-то неподалеку орды, и путь наш до самого Хорна был бы обеспечен их таинственным покровительством. Но – что сталось бы тогда со Степаном? Можно, конечно, убедить себя в том, что Вован и Збышек выдадут его властям, а чешские власти, известные своей гуманностью, законопатят Степана в какой-нибудь там Панкрац. Но в моей памяти засел рассказ самого Степана о непослушном хакере, которого разметали по эстонским полям четырьмя «Харлеями». Судя по лицам, эта история пришла сейчас на ум всем. Одним словом, то была бессмысленная, жестокая и безвыигрышная ситуация нравственного выбора.