Андрей Ларченко-Солонин - Инок

Первым нарушил молчание «Немец»:

– Товарищ командир, знаете, мы не хотели, так получилось.

– Знаю, что не хотели, поэтому и хочу помочь.

– Мы бежать собрались, а они решили нам помешать. Вот и произошла заварушка в скверике. Что нам сейчас делать, товарищ командир, мы не сможем дальше жить в этом коллективе?

– Я все прекрасно понимаю. Хорошо, что сознаться-то хоть ума хватило. Вот два чистых листка бумаги. Пишите рапорта с просьбой о переводе в другую часть. Страдаем, мол, клаустрофобией. Не можем находиться под землей, в бункерах там разных. Периодически возникают приступы безудержного и ни чем не объяснимого страха. Я буду ходатайствовать о скорейшем переводе, а пока, наверное, придется на «губе» посидеть. Другого выхода, если честно сказать, не вижу. Тех ребят нужно выпускать. А находиться с ними вместе вам, пожалуй, даже опасно. Не хватало еще напоследок дров наломать.

«Лысый» и «Немец» с присущей им аккуратностью принялись писать рапорта.

– Товарищ командир, а куда нас сошлют-то? За полярный круг, наверное, куда-нибудь?

Комбат рассмеялся. Похоже, что сегодня утром он действительно находился в хорошем настроении.

– Нет, с таким недугом на крайний Север не посылают. Будете служить в городе, там, где есть госпиталь поблизости. И хватит об этом. Дневальный!

В кабинет вошел дежурный по штабу.

– Вызови дежурного по части, и пусть проводит этих двоих друзей на «губу». Вот записка. Иди. Чего рот-то раскрыл? Что-нибудь не ясно?

Солдат в спешке удалился, а командир, задумавшись, не торопясь, закурил сигарету. Он смотрел куда-то в даль, сквозь оконные стекла, и казалось, видел там нечто чрезвычайно интересное. «Немец» не смог преодолеть свое любопытство и тоже выглянул в окно. За стеклом вырисовывался знакомый силуэт солдатской столовой. Вековые сосны, что шумели на заднем дворе, не сдавались под натиском упрямого и неугомонного ветра. И больше, пожалуй, ничего интересного.

Съев кислую похлебку, заменявшую завтрак, и запив стаканом не – сладкого чая, Игорь вновь задремал. Но его тут же привел в себя щелчок отпираемой двери.

– Николаев, на выход.

«Что им нужно? Неужели опять на допрос? Как это все надоело, в конце-то концов. Вечно, что ли, так будет продолжаться?!»

– Давай – давай, пошевеливайся. Не охота из клетки выходить, видно? Понравилось тут? Как рыба в воде себя чувствуешь, – солдаты шутили с ним.

«Так с „губарями“ не должны обращаться», – подумал про себя. В коридоре уже стоял Васька.

– Вот, забирайте свои шмотки и идите. Всё, свободны. Нечего в коридоре толкаться.

Выйдя на улицу и идя по направлению к казарме, они все еще не могли понять, что же все-таки произошло.

– Послушай, а чего это нас отпустили-то?

– Да я и сам в толк не возьму никак. Придем в часть, там все и прояснится.

Поднимаясь по лестнице, ребята услышали знакомый голос дневального. Того самого, что стоял в ту злополучную ночь на тумбочке:

– Подойти поздороваться с дежурным по части не хотите.

– Успеем. Ты то как, дружище, зачастил смотрю. Понравилось, боишься место займут.

– Вашими стараниями. А ты Николаев, дуй быстрей к командиру. Как, ты ещё здесь.

Через минуту, Игорь постучал в массивную дубовую дверь и, отрапортовав, как положено, о своем прибытии, вытянулся по стойке смирно.

– Ну, что, Николаев, ничего не хочешь мне рассказать?

– Да нет, товарищ командир, я, вроде, уже все сказал.

– Ну, нет так нет.

Командир замолчал. В душе у Игоря похолодело. Он считал, что именно в эти секунды и решается его судьба. Но, улыбнувшись, подполковник вдруг добавил:

– Только будь поумней в другой раз.

– Разрешите идти?

– Иди, иди.

И вновь дни тянулись за днями, монотонные и похожие один на другой, нескончаемой и совершенно однообразной вереницей. Порою начинало казаться, что время и вовсе остановило свой ход. Его движение здесь можно было сравнить разве что с ходом судна в океане. Когда не видно берегов, то начинает казаться, что корабль и вовсе никуда не плывет, а просто-напросто стоит на якоре на одном и том же месте. Свирепый старшина в последнее время почему-то совсем перестал баловать своего подопечного тёплым отцовским вниманием. Может, потому, что тот исправно нес службу. Ходил в наряды, заступал на дежурство. А может быть, и оттого, что парень давным-давно на выпадки страшного прапорщика внимания не обращал. И последнему это казалось крайне обидным. Не желая показывать остальным солдатам своей слабости, отец родной решил просто отстать от «неправильного бойца» и переключил свой воспитательный талант на тех солдат, которые более уважительно относились к его педагогическим способностям.