Дмитрий Стахов - Генеральская дочка

Маша вытащила из кармана джинсов платок, высморкалась.

– Поедание сырых моллюсков – настоящий ритуал, – сказала она. – Я читала, что они символизируют холодный соленый океан матери-природы. Что, потребляя их, мужчины тем самым выражают свое стремление к куннилингусу, которого они, однако, стесняются…

– Стесняются – чего? – спросил водитель.

– Куннилингуса…

– А че это? – водитель оглянулся на Ивана. – Кунни… Как? Лингус? Латынь?

Иван пожал плечами: он был далеко, он и не слышал произносимых слов. Лайза при слове «куннилингус» начала быстро переводить взгляд с Маши на Ивана, с Ивана на водителя, с водителя на Машу.

– О чем вы говорите? – спросила Лайза, но Маша не ответила.

– Вообще, сырая еда – всегда ритуал. У некоторых диких племен женщины едят только сырую плоть жертвенных животных. Мужчинам же – жареное. Так в женщин проникает божество. Это как акт любви. И оральный секс, как благоговейный ритуал, хотя некоторые женщины его стесняются, тоже связан с любовью к матери-природе…

Иван словно очнулся: он стоял посреди каминного зала с улыбкой на губах. Его товарищ вылизывал из устричной раковины содержимое. Маша, с неожиданным румянцем на щеках, что-то быстро говорила. Лайза недоуменно таращилась. Иван нагнулся, поднял с пола ружье Цветкова, шагнул к низкому столику в углу зала, взял патронташ, переломил ружье, зарядил.

– Где дробовик? – спросил он.

– Что? – Водитель взял еще одну раковину. – Вон стоит…

Дробовик Шеломова стоял в углу.

– Заряжен?

– Ну да… Был один выстрел, значит… Иван Никитич! Ты что, воевать собрался? Они же нас снесут! Как дом твоего отца штурмовали? Им что своих положить десяток, что нас всех – один черт, но огневые мощи у нас несравнимые. Ну продержимся минут пять…

– Ты мой рюкзак захватил?

– И твой и свой… Но…

– Заканчивай с этим, – Иван кивнул на устрицы, – потом будешь… Давай минировать!

Когда Илья Петрович прибыл к дому Цветкова, он увидел большой дом с темными окнами, громадой возвышающийся на невысоком холме, посреди старого яблоневого сада, вокруг – оцепление из солдат, милиционеров, спецназовцев, его встретили и сообщили – блокированные согласны разговаривать только с ним, условия – прежние, пока принято решение с условиями Дударева-младшего согласиться, но ожидается прибытие высокого начальства – если оно отдаст приказ о штурме, то приказ будет выполнен и старые заслуги Ильи Петровича, обеды и приемы, подарки и подношения в расчет не примут. Илья Петрович взял трубку.

– Иван, – сказал он. – Ты слышишь? Алло!

– Слышу…

– Твои условия приняты. Отпусти дочь.

– Она полетит с нами.

– Ваня! Ты ее спросил? Она хочет с тобой лететь?

– Спрашивал. Хочет.

– Ваня! Можно я спрошу?

– Нет! Мы вылетаем утром.

– До утра все может поменяться…

Стоявший рядом эфэсбэшник сделал предупреждающий жест, новый милицейский подполковник напрягся, беззвучно произнес: «Сейчас!»

– Иван! Я согласен, пусть летит, но – сейчас. Я договариваюсь насчет транспорта до аэропорта, звоню, вы выходите, садитесь в машину, едете. Под мое слово!

– Хорошо.

– Как там Шеломов? Как Цветков? У вас есть раненые? Тут в саду нашли следы крови… Дашь мне с ними поговорить? Или хотя бы услышать их голоса?

– Нет, переговоры только со мной. У нас один раненый, – ответил Иван после паузы. – Легко раненный. Помощь оказана. Их жизням ничего не угрожает. Но если будет штурм…

– Ваня! Штурма не будет. Я тебе позвоню.

– Жду!

– Ваня! Ваня! Дай поговорить с Машей. Я прошу!

– Нет!

Илья Петрович сложил трубку. Лица у стоявших рядом стали отсутствующими, безразличными. Оба они смотрели на генерала Кисловского как на смертельно больного человека, чей диагноз известен, чьи дни, минуты, часы сочтены.

– Друзья, – сказал Илья Петрович, – надо подогнать машину. Пусть они сядут. Их шестеро. Значит, нужен джип. Предлагаю свой. Нет, не успеем. Давай, – Илья Петрович посмотрел на милиционера, – я куплю твой.

– У меня не джип…

– Ладно, возьмем у эмчеэсника. У него «геленваген». Давай так…

– Илья Петрович, – биноватый эфэсбэшник на сей раз совсем не походил на знаменитого комика, был строг, – Илья Петрович, мы не можем. Какой аэропорт? Вы что, не понимаете?

Генерал Кисловский посмотрел на эфэсбэшника как на малое, неразумное дитя:

– Машину подогнать, снайперов расставить. Как только выйдут, взять на прицел и держать, ждать моей команды. Кто у вас самый толковый? Давай-ка его сюда! – настоящим командным голосом произнес генерал, начальственно отошел чуть в сторону, взял трубку. Эфэсбэшник взглянул на подполковника милиции. Тот пожал плечами. Эфэсбэшник подумал, что генерал всех уже достал, что терпеть его фанфаронство сил больше нет, а если генерал Кисловский и организовал двадцать лет назад канал через Турцию и Албанию в Западную Европу, то времена-то изменились, даже вон в Турции идут демократические изменения, страна стремится в ЕС, Албания сбросила иго этого, как его, нет, не помню, а генерал все думает, что он круче всех, да не круче, не круче, но там его дочь, это – единственное, что у него есть, единственное, и эфэсбэшник вытащил рацию, жестом остановил собравшегося что-то сказать милицейского подполковника – вот еще, новая генерация, крыса, карьерист, никаких принципов, никаких идеалов, ничего, кончится эта история, мы тобой займемся, посмотрим, как ты там, в Боснии, служил, посмотрим, – и начал отдавать распоряжения.