Александр Иличевский - Дом в Мещере

Однако какого-то особенного впечатления все это не произвело. «San-Francisco Chronicle» ни на фильм, ни на сборник так и не отреагировал. Кортез объяснял неудачу композиционной незавершенностью, недовоплощенностью задуманного драматизма…

Тем не менее серия репортажей о суицидном проекте и глубокомысленная огласка его результатов в «Sacramento Observer», организация разветвленной службы телефонного доверия и оказания срочной психологической помощи («Cortez-Psycho Inc.», на деле поднаторевшая не столько на выемке из петель и полоскании желудков, сколько на дешевой транспортировке трупов), а также личное психоаналитическое консультирование особенно замечательных жителей города – все это планомерно делает Кортеза едва ли не самым известным психиатром в Сакраменто. И вот на такой базе уже нетрудно приступить к задуманному в самом начале: хоспис.

Легко заполучив у муниципалитета немного стартовых денег, Кортез разворачивает программу социально-психологической помощи одиноким умирающим больным. Для начала создается что-то вроде нестационарного приюта: утром смертельно больные приезжают сами или доставляются на специальных микроавтобусах, а вечером удаляются восвояси. В течение дня с ними возятся, создают атмосферу участия и проч. Все очень сусально и милосердно. Церковь недалеко, туда можно при желании выехать отдельной группой. Здесь же, в похоронном бюро, если кому нужно, можно уточнить свои пожелания, а также сразу выписать чек. Тем более что деньги на похороны всегда найдутся – это как приданое, НЗ. И к тому же очень удобно – «и нашим, и вашим»: «вашим» – понятно, сервис; а «нашим» – потому, что никто не узнает, какими именно похоронными услугами вы хотели воспользоваться. Ведь вы одиноки, да? иначе бы вы предпочли поручить себя своим домашним.

Так что часто все очень славно складывалось. Например, с индуса, пожелавшего, чтобы прах его был развеян над Гангом, выручка составила около полутора тысяч – раджу на самом деле просыпали с моста через American River… Но самый крупный куш срывался Кортезом, ежели ему удавалось какого-нибудь особенно умильного пациента обработать своей заботой так, что тот успевал отчеркнуть в завещании дополнительный пункт, упоминавший Cortez-Psycho. Для такого благого дела Кортез завел себе подручного нотариуса.

Спустя полгода окружная ревизионная комиссия приходит в восторг от увиденного. В новостях местного телевидения всю неделю крутят ролики благодарственных интервью с терминальными пациентами.

После чего субсидии утраиваются, пожертвования увеличивают составленную сумму госинвестиций вдвое, и Кортез с воодушевлением приступает к созданию стационара.

Как раз в это время из Швейцарии приходит запрос Интерпола на его милость…

Леонард Кортез-младший рос, как копия, во всем под стать папаше, но на целый рост переплюнул его по части трусливости. Страх смерти стал для него не только наваждением, но даже, как бы материализовавшись, его двойником. Он всегда был с ним рядом, как химера, но химера дружественная: настолько он с ним свыкся. Когда он случайно порезывался при бритье, двойник не давал ему окончательно упасть в мохнатые лапы обморока и, поддерживая на поверхности сознания, сам заботился о пластыре и дезинфекции. То же касалось и до тошноты дотошного слежения за антихолестериновой и прочими диетами, за регулярными занятиями физкультурой, заботы об устранении любого шанса стать пассивным курильщиком и тысячи прочих мероприятий, предназначенных потрафить его материалистической похоти существования. (Организм Кортеза был настолько обезжирен, что он вынужден был регулярно пользоваться наружной кремо-жировой подпиткой кожи, чтоб та не шелушилась.)

Все эти обязанности, брызжа чрезмерным рвеньем, как дезинфицирующей слюной, брал на себя его страх – и справлялся блестяще. Однако Кортез все же отдавал себе отчет, что такое дружелюбие двойника поистине чудо. Ему было прекрасно известно, что приятель непредсказуем, и, только взбредет ему его сожрать, он обсосет Кортезовы косточки через минуту.

В результате исходная трусливость Кортеза обусловила то, что он вырос меньшим, чем отец, мошенником, но зато подвигла стать несравненно более пытливым исследователем, для которого нечистоплотно конъюнктурные предприятия являлись не самоцелью, но чем-то вроде хорошо оплачиваемого хобби.

Но и здесь имел место закон сохранения: будучи почти бескорыстным мошенником, исследователем, он был корыстолюбивым вплоть до брутальности, – один вид умирающего человека, который по брови, как куколка, укутан в его манипуляторские сети, распалял в Кортезе пламя внутреннего ликования. Пламя это, угрюмо поплясав в области убежденности в том, что смерть как таковая сейчас, хотя бы на время, находится в его руках, постепенно перекидывалось в пределы полуподдельной любви и жалости к умирающему; находясь там, оно правомерно разогревало охоту к дальнейшей деятельности и, наконец, остывало приятным чувством полнокровного удовлетворения.