Михаил Берг - Возвращение в ад

Как и всякий ребенок, я любил похвалу, но похвал очень стеснялся, поэтому и не лез вон из кожи, чтобы сказать что-нибудь поумней и чтобы все отметили, какой я особенный мальчик. Построив какую-нибудь абстракционистскую баррикаду из кубиков или замок из песка, я не ору во все горло, чтобы кто-нибудь прибежал посмотрел и ахнул. Мне достаточно собственного восхищения собой, я не особо чту взрослых, потому что они относятся ко мне с недоверием. Правда, мама говорила, что иногда я становился ласков, как девочка, но скорее всего, это от усталости самим собой. А с единовозрастной братией детей ладил совсем плохо, ибо был слишком тщеславен, чтобы не быть первым, слишком самолюбив и стеснителен - никакого равенства я не признавал. Как ни силюсь, не могу вспомнить ни одного лица хоть какого-нибудь товарища до школы, мой характер обрекал меня на одиночество и затворничество, хотя тайно, конечно, я мечтал о настоящем друге. Но я был слишком требователен - друзей у меня так никогда и не появилось, может, поэтому я сейчас здесь?

…Как напившаяся воды кувшинка, я оторвался от лона воспоминаний, где мелькало время давно прошедшее, и опять возвратился на скамейку в опустевшем Михайловском саду. Воспоминания - чудесное средство, местная анестезия, когда нужно остановить коррозию неприятных сомнений или колючий репейник боли; жаль, что всегда приходится возвращаться. Уже порядком стемнело, густевшая к низу старческая осенняя тьма, казалось, заливала перекресток дорожек, сходящуюся на нет впереди аллею, сумрачную канитель кустов и деревьев, сквозь редкие ветки которых еще проглядывал серый небесный цвет; матовой, женской наготой светились покинутые и пустынные белые скамейки, на расположенной напротив лежал тугой скомканный пакет промасленной бумаги, а дальше, за чугунной паутиной решетки струился внепарковый прозрачный и призрачный мир.

Оглянувшись по сторонам, убедившись, что в парке я один, я встал, ощутив моментально встрепенувшуюся боль, и развернул масляную бумагу. Какое разочарование - кроме десятка крошек и маленькой полуобгоревшей корочки эта жадина не оставил ничего. Тщательно собрал я крошки пальцами и отправил их в рот, растаяли они моментально, не оставив даже намека на послевкусие. Я еще раз огляделся: через несколько часов передо мной встанет веселенькая перспектива отыскивать себе ночлег в этом писчебумажном городе, перспектива, которая меня отнюдь не радовала. Воспользовавшись тем, что я стою, наконечник боли опять стал вертеться и ерзать, не находя себе места, точно человек, мучающийся бессонницей. В голове вращалась изъеденная молью тоски пустота с неровными краями и дырками, стоять на месте было куда труднее, нежели сидеть, наклонив тело вниз, или даже ходить. Внезапно я вспомнил, как одна физиологическая сытая сволочь (изобретатель бесконечных диалогов ни о чем) утверждала, что произведения искусства лучше воспринимаются именно на голодный желудок. Что ж, мне представлялся случай проверить. По крайней мере - занятие, которое сумеет обгладить зудящую кость голодного времени. И стараясь ступать осторожно, не тормошить всунутый в живот карандаш, направился к выходу из парка…

На том месте, где некогда, еще на моей ненадежной памяти, стоял Михайловский дворец, в просторечии - Русский музей, распростерлось поле пустыря, засеянное обломками кирпичей, горами гальки и пахнущего мочой сырого песка, а посередине возвышалось светлое здание из стекла и бетона. Пол безлюдного вестибюля и ступени лестницы, по которой я, поднялся, минуя висящий над головой транспарант: "Искусство принадлежит народу", были усеяны пудрой белой гипсовой пыли, стены были заляпаны контурными известковыми пятнами, видно, недавно кончился ремонт, и не успели убрать. Поднимаясь, по детской привычке вел двумя пальцами вдоль стены, оставлявшими двухколейную железную дорогу стертой пыли. На втором этаже мне навстречу выскочила девушка в тужурке и юбке защитного цвета.

- Вы, товарищ, выставку новых поступлений забежали посмотреть? - тараща глазки, затарахтела она; я кивнул, пытаясь вспомнить, где я уже видел эту миловидную глупую мордочку с дегенеративно западающим остреньким подбородком, с узеньким коридором лба, переходящим во вздернутый носик, и тут же вспомнил: как же - это было личико той простушечки, которая во время собрания возилась в углу со своим кавалером, молодым человеком со стриженным затылком, ловко засовывавшим пальцы под резинку, что поддерживала чулок на ее бедре с весьма соблазнительными линиями. - Пожалуйста, осмотр слева направо.