Виктор Левашов - Журналюга

— На реку вышли, на Нюду, — сказал тракторист, огромный, как и его трактор, средних лет мужичина в промасленном полушубке и сбитом на затылок заячьем треухе. — Километров восемьдесят будет нормалек, а потом снова начнется тряхомудина.

— Сколько же вы идете до места? — поинтересовался Лозовский.

— Когда как. Если в трое суток уложимся — считай, повезло. А то, бывает, и четверо. А если, не дай Бог, запуржит — так вообще.

— Платят-то хоть хорошо?

— Сколько в городе получают, так хорошо. А если как при коммунизме — никакого сравнения. По две-три тысячи за рейс привозили. Купить, правда, на те деньги чего захочешь — хрен в рыло, побегаешь и втридорога переплатишь. Но жить можно. Можно жить. Я так говорю: рабочему человеку, если руки-ноги есть и голова на плечах, при любой власти жить можно. Что коммунисты, что демократы, рабочему человеку одна холера. Те болтали, эти болтают. Свобода, свобода. Ее на хлеб не намажешь. А языком трепать и раньше трепали. Только что тогда в курилках, а нынче на митингах.

Быстро стемнело. Зачернел лес по левому пологому берегу, правый был высокий, голый. Над его увалами взошла и поплыла, сопровождая поезд, полная ледяная луна. Тракторист словно бы подобрался за рычагами, время от времени останавливался, высовывался из кабины, шарил по заснеженному руслу фарой-искателем.

— Вешки гляжу, — объяснил он Лозовскому. — Тут родники, подмывают лед. Не дай Бог проглядеть. Вон видишь — парует? Это открытая промоина, ее видно. А других не видно. Сверху лед и лед, снегом замело. А сунься туда — и ухнешь, с концами, поминай как звали. За вешками дорожники следят, но и самому нужен глаз да глаз.

— Такие случаи были?

— С нашими нет. Наши тут каждый поворот знают. А с городскими бывает. Особенно по весне. Поедут на вездеходе на рыбалку, глаза водярой зальют — и сами к рыбам. В Нюду-то тебе зачем?

— Насчет работы хочу узнать.

— В городе не узнал?

— В городе наобещают с три короба. Надо на месте посмотреть, с народом поговорить.

— Это ты правильно, — одобрил тракторист. — На слово никому верить нельзя. Слова все насобачились говорить, только слушай… Вон твоя Нюда. Видишь — огни справа? Это и есть Нюда. Подальше — это аэропорт, раньше сюда гидросамолеты летали, сейчас на вертолеты перешли. А сам поселок ближе, за бугром. Когда-то тут староверы жили. Как нефть нашли, они дальше ушли, на севера. А поселок под вахтовый приспособили. Тут у «Нюда-нефти» склады, заежка, общежития для холостяков. Семейные в избах. Но семейных мало, конторские, а так народ все больше в городе, оттуда вертолетами возят.

Огни поселка приблизились, чуть ниже аэропорта затеплилось круглыми огнями иллюминаторов что-то вроде пассажирского двухпалубного теплохода, над ним помигивали не в лад красные неоновые буквы, всего две, не подряд: «П… а…» — Ресторан «Причал», — объяснил тракторист. — Один армяшка держит, Ашот. Купил дебаркадер, устроил в нем ресторан. Ресторан не ресторан — кафешка. Кормят хорошо, ничего не скажу, но цены кусаются. Иной раз остановишься, а иной раз только слюни сглотнешь и мимо проедешь.

Поравнявшись с огнями поселка, тракторист притормозил.

Лозовский выпрыгнул в сугроб и подождал, пока поезд, ревя двигателями, лязгая гусеницами и скрипя полозьями волокуш, утянется в темноту.

Низовой ветер, сквозивший вдоль реки, унес сизый шлейф отработанных газов, снег заголубел под высокой волчьей луной, оглушила бездонная тишина.

И вдруг тяжелая тоска навалилась на Лозовского. Он как бы увидел себя со стороны сверху — одного в бескрайних мерзлых снегах, одинокого, как волк. Все дальше уходили гостеприимные, теплые, уютные огни санно-тракторного поезда, с высоты угора холодно, недружелюбно светили огни поселка. Куда он приперся? Зачем? Какого черта его сюда принесло? Колю Степанова не вернешь. Бориса Федоровича Христича не вернешь. Стас Шинкарев? Он получил свое, за него у Лозовского душа не болела.

Что он хочет доказать? Кому? Себе? Не пора ли с этим кончать? И так всю жизнь доказывал себе, что он не пальцем деланный. Пора уже просто жить, радуясь тому, что есть, и не терзаясь не сделанным. А чего он не сделал? Детей считай что вырастил, отца честь по чести похоронил, матери в Петрозаводске квартиру купил. Книгу не написал? Ну, не написал и не написал, значит — не дано. И жил свободно, не прогибаясь под разным говном. Худо-бедно, а сумел отстоять собственную свободу. А что до свободы вообще — пусть у других об этом голова болит.