Виктор Левашов - Журналюга

— А с ним?

— Подписали. И выдали тридцать штук «зеленых». Типа подъемных. Не слабо?

— Круто, — с уважением согласился Тюрин. — Когда, ты говоришь, улетел Стас?

— Три дня назад, утром.

— Надолго?

— Сказали: примерно на неделю. А что?

— Да ничего, просто проверил себя на сообразительность. Еще немножко соображаю. Это радует.

Тюрин поднялся и с озабоченным видом пошел к двери:

— Пойду созвонюсь с Морозовым, договорюсь о встрече.

— Звони отсюда, — предложил Лозовский. — Зачем тебе куда-то идти?

— Нет-нет, разговаривайте, не буду мешать, — бросил Тюрин и вышел из загона.

— Пойду, пожалуй, и я, — проговорила Милена. — Будь здоров, Лозовский. Я, наверное, все-таки буду давать вам рекламу. «Российский курьер», конечно, не «Космополитен», но что-то в нем есть. Иногда я даже гордилась, что работаю в «Курьере», хоть ты меня в упор не видел.

— Ничего личного, Милена! — горячо заверил Лозовский. — Ну, были у нас конфликты. А у кого не бывает? Даже в самой дружной семье бывают. Но ничего личного. В своем жанре ты просто супер. Ну, не совпала с линией «Курьера». Я, например, тоже не смог бы работать в «Космополитене». Не мой профиль. Но я и полслова плохого никогда не сказал о твоих материалах. О том, как они сделаны. Не сказал?

— Не сказал.

— Вот видишь, не сказал. Почему же ты называешь меня хамом? Ну, ладно, я не всегда бываю деликатным. Трудное детство, знаешь ли, изъяны воспитания. Текучка опять же. Но почему — хам? И зачем об этом говорить посторонним? Это все равно что разглашать редакционную тайну.

— Никому я об этом не говорила. А то, что ты хам, в редакции без меня все знают. Так что никакой тайны я не разгласила.

— Разгласила. Между делом. Вспомни. Однажды к тебе подкатился галантный молодой человек из Тюмени. Пригласил в ресторан. В «Прагу»?

— В «Царскую охоту».

— О! Расспрашивал о «Курьере». Было?

— Ну, было. Но ни о чем он меня специально не расспрашивал. Обычный треп. Кто с кем, что да как. Сам знаешь, ребята из провинции падки на московские сплетни.

— Когда это было?

— Давно. С полгода назад. Летом.

— С полгода назад? — переспросил Лозовский. — Не путаешь?

— Лозовский! Я была в черной косухе и в черных джинсах. И ужасно потела. Ты же помнишь, какое было лето.

— А снять косуху?

— Сняла. Но все равно потела. Такое не забывается.

— Почему?

Милена засмеялась:

— Он спрашивает почему! Знаешь, в чем твоя проблема? Ты видишь в женщине только верхнюю половину. От пупа и выше.

— Напраслина! — обиделся Лозовский. — Ножки я тоже вижу. Особенно такие, как у тебя. И хотел бы не видеть, но как, Миленочка, как?! И коленочки вижу. А обо всем остальном догадываюсь.

— Хочешь взглянуть?

— Ни Боже мой! — испугался Лозовский. — Воображение всегда богаче натуры. Оно некритично. А глаз — штука безжалостная. Вечно он все выискивает. Даже на солнце находит пятна.

— Говнюк ты все же, Лозовский. Но я все равно почему-то не могу на тебя злиться. И «Курьер» почему-то люблю. Что-то в вашем долбанном «Курьере» есть. Что, Лозовский?

— Свобода, Милена.

— Не понимаю я тебя. Все у тебя есть, упакован по полной программе. Совладелец газеты. Жил бы в свое удовольствие. Вместо этого вкалываешь, как нештатник. Зачем тебе это надо?

— Я и сам иногда задаю себе этот вопрос.

— И как отвечаешь?

— По-разному. Чаще — никак.

— Ладно. Спасибо за кофе. Я сомневалась, нужно ли приезжать. Но, пожалуй, хорошо, что приехала, — проговорила Милена, вставая и оправляя юбку. — Знаешь, почему?

— Почему?

— Расставаться со злобой — это самой себе портить нервы. И цвет лица. Расставаться нужно с улыбкой.

— А я что делаю? — с готовностью подхватил Лозовский и изобразил на своем длинном лице лучезарнейшую улыбку. Но едва за Миленой закрылась дверь, улыбка утратила лучезарность, превратилась сначала в гримасу, а затем и вовсе исчезла, лицо стало равнодушным, сонным, угрюмым.

«Черная косуха, жарко, потела».

Как много информации несет в себе иногда такая вот сущая ерунда. И информация эта была такого рода, что от душевного миропорядка, который Лозовский изо всех сил старался сохранить в себе, не осталась и следа — как Мамай прошел.

Он набрал номер отдела проверки:

— Регина у вас? Скажите, что я ее жду. И по пути пусть найдет Тюрина.

Через несколько минут стеклянная дверь загона открылась.

С тяжеловесной милицейской галантностью следователя, впускающего в кабинет подследственную, Тюрин пропустил впереди себя Регину и молча прошел к своему столу. Регина презрительно бросила: