Виктор Левашов - Журналюга

Нина Евгеньевна пригладила волосы мужа, потом подошла к буфету и налила в граненый стакан водку. Взглянув на Лозовского мельком и как бы свысока, с вызовом, поставила стакан на стол:

— Пей, любимый мой.

В тот же день Лозовский уехал в Ейск, оттуда электричкой добрался до Ростова и сел в фирменный поезд «Тихий Дон». Раскисшие черноземы за окном сменились снегами. Везде, куда хватал глаз, дымились снега.

Зима в России, зима.

Была, есть и всегда будет зима.

И лишь где-то возле Воронежа Лозовский задумался о том, что он узнал в Должанке, и что означает то, что он узнал.

Каждый человек живет в целостном мире, выстроенном его сознанием. В этом мире, как в обжитом доме, всему есть свое место. И когда эта целостность вдруг нарушается вторжением извне чего-то необычного или внутри дома обнаруживается нечто такое, чего не было и быть не должно, человек начинает видоизменять модель своего мира таким образом, чтобы эта новая данность нашла место в прежнем, привычном порядке вещей. И самое первое и естественное стремление — сравнять необычное с обычным, перевести неординарное в ранг ординарного.

По такому руслу двигались и мысли Лозовского.

Что, собственно, он узнал в Должанке? То, чего в глубине души и желал узнать. Со Степановым Христич не встречался по той причине, что он уже два года не жил в Нюде. По этой же причине Христич не мог сообщить Степанову никакой опасной информации, из-за которой кому-то понадобилось убивать журналиста. А за те два дня, которые Степанов пробыл в Нюде инкогнито, он не мог ничего узнать случайно. В этом Кольцов был совершенно прав: любая компания охраняет свои тайны, особенно опасные, так, чтобы до них не добрались ни государство, ни конкуренты с их мощными аналитическими отделами и службами экономической разведки.

Степанову не сказали, что Христич давно уже не у дел?

Что ж, и это нетрудно объяснить. Кольцов прекрасно понимает, что имя Христича — бренд, знак качества для всех нефтяников России. Да и не только России. Поэтому он и уговорил Христича остаться формально генеральным директором «Нюда-нефти», и зарплата, которую Христичу регулярно перечисляют — не самая большая цена за такой бренд. Так что зачем говорить журналисту о том, о чем можно не говорить? Узнает сам? Ничего страшного: Христич — генеральный директор компании, осуществляет стратегическое руководство. А из Нюды он его осуществляет или не из Нюды — какая разница?

Описание кабинета Христича? Ну, показали, почему нет?

Вот здесь Борис Федорович работает: как был геологом, так геологом и остался.

Когда же Кольцов прочитал первый вариант очерка Коли Степанова, он понял, что говорить не просто нежелательно, а нельзя: очерк обескровится, потеряет всю свою эмоциональность и убедительность. Поэтому в конторе «Союза» и противились второй поездке журналиста в Нюду. Не потому, что Кольцов был за границей, а в конторе сами ничего не хотели решать, а потому что Кольцов приказал ни под каким видом не пускать Степанова в Нюду.

Все сходится, все логично, все объяснимо в пределах обыденного.

Объяснимо даже то, что уголовное дело за неуплату налогов завели на Христича, а не на того, кто исполнял его обязанности. Вероятно, Кольцов решил, что за задержку налогов всего на шесть суток ФСНП не станет возбуждать уголовное дело на такого заслуженного человека, как Христич. И если бы все происходило в Тюмени, никто бы и не стал. Но «Союз» зарегистрирован в Москве, а для московских налоговиков, в их числе и для генерала Морозова, Христич — пустой звук. Как изящно выразился на летучке Стас Шинкарев: «Этих героев и лауреатов было как грязи».

Как грязи.

Христич. Ну, грустно, конечно. Даже трагично. Но тоже ничего экстраординарного. Одержимые люди всегда ломаются быстрей обычных людей, как ломается высоколегированная сталь в отличие от железа, которое гнется, как его ни крути.

Еще в советские времена Лозовский был близко знаком с очень известным диссидентом, философом, блистательным публицистом, антикоммунистом убежденным, яростным, заплатившим за свои убеждения годами лагерей и психушек.

Лозовский был уверен, что он станет ярким политическим деятелем новой России. Но все получилось с точностью до наоборот. После распада СССР у него словно бы закончился внутренний завод. Он купил избу в деревне под Тверью, перестал читать газеты, смотреть телевизор, слушать радио, выращивал на своем огородике лилии редких сортов, рассаду продавал, с этого жил. Когда «Российский курьер» только начал выходить, Лозовский разыскал его и приехал взять интервью. Интервью не состоялось: «Мне нечего сказать. Все, что мог, я уже сказал».