Григорий Бакланов: И тогда приходят мародеры

«Почему актеры пьют? — дышал ему в ухо чесночным, огуречным рассолом сосед по столу. — Чтобы снять нервное напряжение. Разрядка нужна душе. А тут — доброжелатели, обожатели, все, кому — за честь».

Он спросил нарочно: «А почему маляры пьют?»

«Ну-у, знаете… — обиделся актер. — Сравнили тоже…»

Тут под восторженные крики вошел опоздавший известный ленинградский актер. С порога щукинским, ленинским жестом, заложив большие пальцы за проймы жилета, обернулся к воображаемому крестьянину, который будто бы следовал за ним: «У вас пала ко'ова?» — и — властный жест, как с броневика: «П'иготовьте нам, пожалуйста, чаю!..» Под общий хохот хозяйка, пританцовывая, покачивая бедрами, поднесла на тарелочке стопку коньяка. Хлопнул в дверях, стряхнул, ни капли не стряхнулось на пол. И был торжественно усажен закусывать.

А уже сдвигали столы к стене, некто, похожий на цыгана, черные с блеском волосы до плеч, вызывал Машу. Захлопали, захлопали в ладоши. Она вышла как бы нехотя, движения ее тела были ленивы, она только обозначала танец, будто в полусне, но маленького с большими кудрями как кнутом стегнули по ногам, заплясал, себя не жалея, и еще выскочили, заплясали вокруг нее. И над пляшущими, скачущими, притопывающими, прихлопывающими в ладони вились, вились освобожденные от широких рукавов, упавших к плечам, белые гибкие ее руки. На него Маша не глянула ни разу, но он знал, танцует она для него. И будто на случайно замеченное свободное место села рядом: «Ох, наплясалась!». Запах духов от разогретого ее тела ударил в голову, он не ответил, голоса не стало.

Никто уже никого не слышал в общем гаме, табачный дым пластался, и блаженно обмерло сердце, когда он вдруг шепнул: «Исчезнем?». В лифте, не удержавшись, крепко поцеловал ее раскрывшиеся навстречу, мягкие, податливые губы. Поймали такси, молча мчались по городу, швейцару гостиницы, загородившему собой дверь, сунул в руки зеленые пятьдесят рублей с профилем Ленина.

И вот третий год они встречаются, всякий раз — будто заново. У нее — муж, которого она не любит и от которого, по-видимому, не уйдет, сын, которого она обожает. У него — семья. Сжавшись уютно на диване, она лежала головой на его коленях, и он массировал ей голову. А что в маленькой этой голове с пышными волосами, запах которых он любил вдыхать, что за этим ясным лбом, этого он до конца не знал и на этот счет не обманывался.

В соседнем номере откричали, отшумели, громко на сквозняке бухнула дверь. Тогда они вышли на балкон. Тишина. Белая луна стояла высоко, светила ярко, и море серебрилось.

— Искупаемся? — сказала Маша. — Обожди меня на скамейке, я — быстро. Я змей боюсь, а то выползет какая-нибудь из зарослей.

Ночью грохотало пушечными ударами, небо вздрагивало, освещаясь, и на миг видна становилась черная громада моря, скатывающаяся за горизонт, раскаленные молнии вонзались в него и гасли. Потом зашумел дождь. Утром мокрая галька на берегу была ледяная, а от моря шел пар.

Согреваясь в воде, Лесов заплыл далеко и чем дальше уплывал, тем ниже опускались горы на берегу. А когда возвращался, солнце уже оторвалось от горы, косо уходило вверх, слепило, и море сияло, и свет солнца был ощутим на мокром лице. И никогда он не мог отделаться от этого чувства, какая бездонная, утягивающая глубина моря под ним. Вот и заплывал нарочно за горизонт, так что и берега не видно, а все равно не мог победить это в себе.

Тыщу лет назад переправлялись они под огнем через Днестр на немецкий берег, взрывом опрокинуло лодку, пулеметные очереди секли по воде, он нырнул, а когда открыл глаза, увидел перед собой: трое мертвецов стоят на дне, покачиваются, будто разговаривают, и над одной головой, как дым, струятся вверх женские волосы. Только ли это приходилось видеть на воине, видел и пострашней, но это запомнилось, осталось с тех пор.

Из дома, одна сторона которого блестела окнами верхних этажей, уже повысыпал народ, маленькие издали и голые, как дикари на берегу, они приседали, сгибались, размахивали руками.

Лесов успел одеться, выжал плавки, когда появилась наверху Маша. В больших темных очках, она поворачивала золотую копну волос, оглядывала берег. Он помахал рукой, и она пошла к нему, повлекла за собой мужские взгляды. В темно-вишневом до пят махровом халате с белыми чайками по подолу она казалась выше ростом.

— Почему не разбудил? Трудно постучать в дверь?

И одну за другой стряхивала с ног пляжные туфли. Она была сонная-сонная, теплая, он едва удержался, чтобы не поцеловать ее.