Григорий Бакланов - И тогда приходят мародеры

При свете костра они обнялись, похлопали друг друга по плечам, и Лесов ощутил под рукой костлявую его спину, позвонки. Это был совсем другой человек. Всклокоченные виски, хохолок надо лбом, две глубокие залысины сливались в сплошную лысину на желтом черепе. А еще не так давно — отличный танцор, бонвиван, одет всегда дорого, но с той долей небрежности, как того требовал стиль. И жена, Мила, под стать ему: высокая, спортивная, загорелая даже в глухие зимние месяцы, когда в Москве у людей такие белые лица. И это не тон, положенный умело, это — кварц, зимнее солнце. Светлые ее глаза на загорелом лице так радостно озаряли гостя, словно только ему предназначался этот светлый ее взгляд.

А как оба они умело сервировали стол — гостями. Еда как раз обычная, пайковая, умеренная: какие-то антрекоты, салат с крабами и без, немного недорогой в ту пору икры, короче говоря, то, что полагалось в пайке членкору.

— Языки будете есть у академиков, — говорила Мила и длинным накладным перламутровым ногтем указывала на единственного за столом академика, ровесника ее мужа. — А мы здесь пока все членкорки.

Потом появились и языки.

Лесовых впервые пригласили в дом, когда с шумом прошел один из его фильмов, пригласили через знакомых, и он понял: по определенному раскладу им сегодня угощают. Но со временем, особенно после гибели их сына, сложились довольно близкие отношения. И вот Грековы уезжают.

Их потянули к огню, усадили, налили. Компания собралась большая, знакомых лиц мало. Подкинули сухих сучьев, огонь упал, ближе придвинулись стволы сосен, а когда костер взметнулся, взвились вверх искры, в черное небо, тьма отступила в глубину участка, стала видна дача, языки пламени заплясали в стеклах ее окон.

Приезд новых гостей оборвал разговор, а он, по всей вероятности, был горячий, Лесов даже мог определить, кто говорил: напротив него с бумажной тарелкой в руке сидел известный литератор. Не так давно каждая его новая вещь становилась чуть ли не событием, по одной был даже поставлен балет, и в этом балете находили скрытую смелость, глубину которой, правда, никто вскрыть не решился. Но в последние годы этого литератора просто не стало, и, что самое удивительное, не образовалось пустоты на том месте, которое он так прочно занимал: не стало, будто вовсе не было. Раздраженно жуя мясо боковыми зубами над бумажной тарелкой и косясь, он ответно чуть поклонился Лесовым, но тут — тост за отъезжающих, кто-то спросил, а где хозяйка, не надо, не надо, замахал рукой Греков и сморщился.

— Фактически мы не столько уезжаем, как, можно сказать, приземляемся, — говорил он. — Три месяца там, три месяца здесь… Половину времени я там. И вообще… Каюсь, не моя мысль, у кого-то из классиков прочел, кажется — у Золя. Если вы хотите, чтоб ваша жена не имела любовников, обеспечьте ее духовно, морально, физически и ма-те-ри-аль-но! И она никуда не будет стремиться. Страна, где не ценят интеллект, где даже нет такого понятия: интеллектуальная собственность, а есть научники, синоним — бездельники, где ум безопасней всего было скрывать под колпаком дурака, такая страна лишает себя будущего.

— Здесь умели ценить интеллект! — вскричал литератор. — Еще не так давно в стране ценили ум и талант. И оценивали по заслугам. Будь то, — он закашлялся, подавясь куском мяса, — будь то… — Он синел, хрипел, из глаз выдавливались слезы, его уже били по спине, кто-то кричал, нельзя по спине бить. Проглотил. И вырвалось хрипло: — Мы еще проклянем тех, кто раскачал этот величественный треножник!

Тамара встала и ушла в темноту, наверное, к Миле пошла, решил Лесов.

— Я половины не сделал того, что должен был и мог, — горячился Греков.

Заговорили в несколько голосов:

— Ну уж, ну уж!

— Не вам жаловаться. Ядерная физика, слава богу, всегда произрастала у нас и развивалась на теплой ладони государства.

— Если б нашей многострадальной биологии хотя бы часть, хоть сотую долю…

— Я уже слышать не могу это слово «многострадальный». Народ — многострадальный, биология — многострадальная, страна — многострадальная… Что мы все такие многострадальные?

— Эта теплая ладонь умела сжиматься в кулак!

— Еще два-три года таких, — прорвался голос Грекова, — и речь пойдет не об утечке мозгов, а об утрате школы. Поколения потребуются, чтобы ее восстановить.

Всё — так, думал Лесов. И сам он это говорил не раз. Но для Грекова это все уже — не свое. А у него — внуки, и слышать, что у них нет будущего…