Коллектив авторов - Были 90-х. Том 1. Как мы выживали

Разложив хрустящую кальку на ковре, она перекраивает вещи, а может быть — жизнь. Наш попугай, шалун и затейник, не может оставить это без внимания. Взмах его крыльев — и бумага, громко шурша, разлетается. Попугай победно чирикает, я смеюсь, мама сердится. Так мы и живем все втроем в тесной хрущевке на окраине Москвы.

Мама очень похожа на Раису Максимовну Горбачеву. Она пользуется этим сходством и копирует стиль первой леди: порой ей удается создать настоящие шедевры, практически от-кутюр. Знакомые восхищаются маминой элегантностью, и только я знаю о том, что ее гардероб почти полностью состоит из перелицованных вещей. Но это совсем незаметно. Юбка или брюки, блузка, пиджак, а затем — серьги, а может быть, цепочка, и впору отправляться не на работу — на прием к английскому послу.

Но есть еще одно, главное украшение, которое мама использует лишь в особых случаях, — настоящие французские духи. Я восхищенно замираю, когда она бережно, едва касаясь кожи, наносит крошечные капли на запястья, дотрагивается до мочек ушей. В ней появляется шарм, изящность; светло-серые глаза становятся зелеными — как у кошки… Нежный аромат горьковато-пряных цветов разносится по квартире, преображая все вокруг, делая немного другой не только маму, но и меня.

Откуда взялись эти духи? Был ли это подарок моего отца, который ушел из семьи два года назад? Или какого-то другого мужчины? Мама молчит. Но мне кажется, я знаю ответ. Это не просто духи, это символ иной жизни: красивой и легкой. Это поэтичный запах Парижа, бунтарский дух Рима, благородный холодок Лондона. Это декольтированные вечерние платья, спортивные кабриолеты, благородные вина. Это то, о чем мама читает в книжках, которых так много в нашей квартире.

Франсуаза Саган, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Уилки Коллинз… Мама забирается на диван, поджимает ноги, включает бра и сидит так часами, переворачивая страницу за страницей. Челка падает на лоб, мешает чтению; на маминых коленях, засунув голову под крыло, дремлет попугай. Страшась нарушить эту блаженную вечернюю тишину, я прижимаюсь к маме и закрываю глаза. В полудреме я представляю себя взрослой — такой же красивой, как мама, только более удачливой.

Когда мама уходит на работу, я продвигаюсь чуть дальше в своих мечтах. Надев мамины платья и украшения, я подкрашиваю губы ее помадой, глаза — тенями и подолгу рассматриваю себя в зеркале. Я хороша, но все же чего-то не хватает. Одной волшебной капли, которая завершит превращение, сделает из маленького заморыша в обносках прекрасную даму, одетую по последней моде. Но эта капля — запретный плод. Мама не разрешает даже прикасаться к французским духам. И я, втайне от нее облазившая все ящики и шкафы в доме, почему-то не решаюсь нарушить этот запрет.

Но однажды ко мне приходит Катя, моя лучшая подруга, она же — соперница. Мы в вечном соревновании: кто получит больше пятерок, кому достанется главная роль в школьном спектакле, на кого обратит внимание самый красивый мальчик в классе. Мы готовимся к контрольной по биологии, тема скучная, идет через силу — нам интереснее болтать и сплетничать.

— А у моей мамы есть сережки вот с такими изумрудами. — Катя соединяет указательный и большой пальцы, получается круг с огромным радиусом.

— Ага, конечно, прям вот с настоящими изумрудами! Это просто стекло, — ухмыляюсь я.

— Ничего ты не понимаешь — это фамильная драгоценность! И когда я вырасту, мама подарит их мне! Ты просто завидуешь — твоей-то маме тебе нечего подарить. — И, глядя в потолок, она ехидно добавляет: — Разве что шмотки, перешитые из старья!

Она знает? Почему? Откуда? Как бы то ни было, такого оскорбления я не могу снести. Хочется схватить ее за волосы, исцарапать лицо, задушить. Но я должна сохранять достоинство. Мне есть чем ей ответить. Поднявшись на цыпочки, я всматриваюсь в глубь полки, где хранится мамино сокровище. Флакон с золотистыми духами манит трепетной недоступностью, подзадоривает драгоценным блеском. Я протягиваю руку, и чудо свершается: моя ладонь ощущает стеклянную тяжесть заветного пузырька.

— Это очень дорогие духи, — говорю я тихо, с придыханием. — Мама душится ими только по праздникам.

— Французские духи? Настоящие? Ух ты, дай понюхать! — Я не успеваю даже ойкнуть: Катя выхватывает у меня флакон.

Ловко открутив колпачок, она бесцеремонно выливает духи себе на запястье: не скромную, робкую каплю, как это делает мама — целый ручей. Я столбенею, в глазах щиплет от слез. Поступить так с нашим сокровищем — это преступление, страшный грех, святотатство.